1.1.1. Классификация жанра мемуаров
Самая жанровая форма современной мемуаристики — письма. Близки к ним дневники. Их дополняют другие жанры мемуарной литературы. Автор письма размышляет о сегодняшних для него событиях, автор дневника движется к будущему, которое он не может предсказать. Авторы же произведений других мемуарных жанров, наоборот, возвращаются в прошлое.
Блокнот — отдельная жанровая форма мемуаристики. Он часто является ключом к творческой лаборатории писателя. Каждая записанная мысль, обрывок фразы, одно отдельное слово писателя помогают четче понять процесс его мышления, настроения и эмоции, позже выплескиваются в строки его произведений.
Сложная форма мемуаров — заметки. Этот жанр характеризует, прежде всего, возможность ретроспективного взгляда на прошлое. Заметки воспринимаются как литературно обработанный материал, где четко заявляет о себе авторская позиция. Сам автор то находится как бы на периферии сюжета, то приближается к его предыдущему рубежу, то удаляется в глубину, но не часто является главным героем.
Большинство уже имеющихся теоретических работ по проблемам литературы личного воспоминания касаются рассмотрения ее отдельных жанров и видов, при этом, не так уж много работ, которые исследовали мемуарную литературу комплексно как сложную иерархическую систему [6].
Первые рассказы о себе и своей жизни появились еще во времена античности.
Именно тогда берут начало большинство из известных ныне жанров мемуарной литературы, например мемуары, автобиография, дневник и др., однако до ХVII-ХVIII веков говорилось в основном о синкретических произведениях, которые сочетали в себе черты нескольких видов литературы — мемуарной, автобиографической, духовной, философской, исторической и т. д., истории собственной жизни могли писаться от третьего лица и быть составной исторических хроник и летописей. Как пишет А. Златар, сербский исследователь средневековой автобиографии: «В ХVIII веке можно было писать о себе самыми разнообразными способами и собственным биографиям давать различные названия: «История моих неудач», «Исповеди», «Из моей жизни …».
Названия произведений часто включали в себя и показатели своей жанровой классификации. Кроме того, авторы не были ограничены законами формы: от рассказа о ком то, от чужой биографии можно было перейти к собственной, от общей истории к частичности, от философии к рассказу, от видения к описанию.
На пересечении различных видов литературы оказался и жанр эссе, возникший в ХVI веке, и который определяют как «прозаическое произведение небольшого объема и свободной композиции, выражающее индивидуальные впечатления и мысли по конкретному поводу или вопросу, и который заранее не претендует на определяющую или исчерпывающую трактовку предмета». Его появление было обусловлено интеллектуальными сдвигами и изменениями общественного сознания, вызванными началом книгопечатания; открытием Америки Х. Колумбом в 1492, путешествиями В. да Гамы (1497) и Ф. Магеллана (1519-1522), доказавших правдивость теории о том, что Земля круглая; разделением католической церкви на католицизм и протестантство и религиозными войнами, возникшими после этого; общей политической нестабильностью и т.д.
Жанр эссе позволил авторам выразить собственную мировоззренческую позицию по любому вопросу, из-за чего он и был причислен позже к массиву текстов литературы личного воспоминания. Первыми образцами нового жанра стали «Эссе» французского мыслителя и писателя М. Монтеня, которые он писал с 1570 года до самой смерти в 1592 году, и в которых он попытался разобраться в большинстве вопросов, волновавших человека того времени .
Однако большинство из известных ныне мемуарных жанров, в современном их понимании, были сформированы в английской и французской литературе Нового времени. Так, с ХVII века в самостоятельный жанр литературы выделились мемуары — прозаический рассказ автора о реальных исторических, социальных, культурных и других событиях, участником или свидетелем которых он был лично и о выдающихся людях, с которыми автора сводила судьба. Наибольшее распространение в течение XVII-XVIII веков мемуары получили в французской и английской литературе, появились произведения кардинала де Реца («Mémoires du cardinal de Retz, conteenant ce qui s’est passé de remarquable en France pendant les premières années du Regne de Louis XIV », 1675-1677), герцога Сен-Симона («Mémoires de Louis de Rouvroy, duc de Saint-Simon», 1694-1723), сэра Е. Людлова («The memoirs of Edmund Ludlow, lieutenant-general of the horse in the army of the commonwealth of England, 1625-1672 »), сэра Д. Рересби (« The memoirs of the honourable Sir John Reresby, bart. and last governor of York, 1634-1689 ») и др.
Первые мемуары были военно-политического характера и прославляли деятельность французского короля Людовика XIV и английской королевы Елизаветы, и только с конца XVIII начала XIX веков мемуаристы обратили внимание на других известных людей.
Во второй половине ХVIII века с мемуарной литературы выделилась автобиография — прозаическое описание действительной истории частной жизни автора, написанные им самим. Появление автобиографий большинства известных ученых (в частности, Ф. Лежен, В. Безрогов и др.) связывают с изменениями общественного сознания, которые имели место в это время, когда получила распространение идея ценности каждого человека в любой момент его жизни. Авторы того времени обратились к истории формирования и развития своей личности, рассказы о собственном жизненном пути, тем самым противопоставив индивидуально направленную автобиографию общественно-исторически ориентированным мемуарам. По утверждению французского исследователя Ф. Лежена, автобиография появилась почти одновременно в большинстве стран Европы и мира. Во Франции и в мире в целом, первой автобиографией стала «Исповедь» («Confessions», 1770) Ж.-Ж. Руссо, в Германии зарождение жанра автобиографии связывают с появлением произведений «Юность Генриха Стиллинга» («Heinrich Stillings Jugend», 1777) И. Г. Юнга и «Антон Райзер» («Anton Reiser», 1785-1790) К. Ф. Морица, в США — с автобиографией («Memoirs», 1771-1788) Б. Франклина, в Англии — с автобиографией («Memoirs», 1796) Э. Гиббона [3]. Большинство из этих произведений были впервые опубликованы и получили широкую известность уже после смерти авторов (как в случае с автобиографиями В. Альфьери, Е. Гиббона и Б. Франклина).
В ХVII-ХVIII веках в литературный жанр выделились письма. При королевских дворах и в парижских литературных салонах они «играли роль газеты». Из них узнавали новости, их восторженно читали. Как правило, они предназначались не только адресату, но и всем кому они могли попасть в руки. Лучшие образцы эпистолярного жанра печатались для широкого распространения. С ХVIII веке в письмах появляются политические остроты . Классикой жанра стала корреспонденция Вольтера, которую он писал ежедневно в течение всей жизни, «Письма к Малерба» («Lettres à Malesherbes», 1762) Ж.-Ж. Руссо, «Литературная корреспонденция» («Correspondance littéraire», 1778-1780) Д. Дидро, эпистолярий, который имел одновременно политический, философский и личный характера.
В ХVII веке в Англии произошло становление дневника как жанра литературы (в частности дневники Д. Ивлина), и как объясняет исследователь Потницева Т.Н: «Чрезвычайный толчок для развития дневникового жанра в западноевропейских литературах связан с сентиментализмом, что культивировал интерес к внутреннему миру личности путем «самонаблюдения».[23]
Типологической особенностью дневника как жанра стала подневная фиксация не только окружающей жизни автора (общественно-политической, культурной, повседневной), но и его мыслей, чувств, эмоций.
Эпоха сентиментализма, с ее тяготением к описанию чувств, вызвала развитие мемуарной беллетристики, произведений, в которых действительные события и факты из жизни автора и людей из его окружения анализируются, художественно обрабатываются и представляются в виде якобы фиктивной истории с вымышленным сюжетом и персонажами. Сначала в английской, а затем и в литературе других стран, начали возникать новые жанровые (например, роман в письмах) и тематические (например, мемуарный, автобиографический роман) модификации уже устоявшегося романного жанра («Рене» («René, ou les Effets des passions », 1802) Шатобриана, «Детство. Юность» («Детство. Отрочество. Юность», 1852-1856) Л. Н. Толстого). Общим для этих произведений был амбивалентный характер письма, ибо, с одной стороны, речь шла о документальных мемуарах, автобиографии и т. д. с их тяготением к воспроизводству действительной истории из жизни, а с другой, — жанр романа, который предусматривал вымышленный сюжет и персонажей.
Дальнейшее развитие получили известные из античности автобиографические жанры исповеди и апологии. Исповедь, по определению Ю. Кузнецова, — это «литературно-мемуарный жанр, в котором автор прибегает к самораскрытию, признается в своих переживаниях, мыслях, освещает интимные подробности своей жизни и т.д.». Первые исповеди (в частности «Исповедь» («Сonfession») Св. Августина) имели характер духовно-религиозных признаний, часто содержали мотивы покаяния в совершенных грехах. С ХVIII-ХIХ веков они получили более светский характер и стали разновидностью интимной автобиографии.
Апология — жанр известен еще с античных времен как «безоговорочная защита определенных положений, теории или лица». Свое название он получил от греческого слова apologia, что означает «защита, оправдание» [5]. Первоначально говорилось в основном о защитных приемах на оборону определенного лица или веры, а с ХVIII-ХIХ веков появились апологии-самооправдания, которые стали разновидностью интимной автобиографии.
XIX век принес появление новых жанров мемуарной литературы. В это время из мемуаров в самостоятельный литературный жанр выделился литературный портрет. Как отмечает А. Галич: «Писатель, который работает в жанре литературного портрета, пытается через одну или несколько встреч с героем показать целостность, сложность и многогранность его личности. При этом он стремится достичь портретного сходства, что тоже определяет специфику жанра». Как отмечает И. Василенко: «В центре внимания автора литературного портрета всегда находится личность героя», его внешность, черты характера, поскольку целью создания литературного портрета является «стремление автора воспоминаний воссоздать в памяти фигуру человека в его характерных чертах».
В отдельный жанр мемуарного творчества выделились воспоминания, которые можно определить как совокупность ассоциативно-ретроспективных упоминаний о знакомом человеке или определенных событиях из собственной жизни. В отличие от мемуаристов и автобиографий, авторы воспоминаний не ставят себе целью воссоздание образа известного знакомого или изображенных событий, речь идет лишь о фрагментарных отрывочных воспоминаниях. Хотя этот жанр начал активно использоваться с XIX века (в частности, «Музыкальные воспоминания» Р. Маунт-Еджкамба («Musical Reminiscences of the Earl of Mount Edgcumbe »), воспоминания Г. К. Робинсона («Reminiscences», 1869) и др.). Свое теоретическое обоснование он получил лишь со второй половины ХХ века.
С середины XIX века, с развитием литературной критики и издательского дела, берет свое начало жанр автобиографического очерка, в котором известные в то время авторы делали краткий обзор собственного жизненного и творческого пути. Как правило, эти произведения писались по просьбе конкретных исследователей и издателей произведений, энциклопедий, справочников и тому подобное.
В это же время благодаря появлению биографического метода Ш.-А. Сент-Бева и учению И. Тэна, возник интерес к писательским записным книжкам, которые стали рассматриваться как самостоятельный литературный жанр, представляющий собой спорадические записи, «отражают настоящее для писателя время» и состоят, как правило, из мыслей, планов будущих произведений, предыдущих зарисовок и т. д. Тем самым они становятся ключом к пониманию творческой лаборатории писателей, и как отмечает А. Галич, «со страниц записной книжки писатель предстает перед читателем один на один без каких-либо посредников. Каждая записанная им мысль, обрывок фразы, отдельные слова помогают четче понять ход его мыслей, его эмоции и настроения, выплескивавшиеся в строки его произведений».
Популярность приобрели записные книжки Гюго, Г. Флобера, Э. Золя и др. На рубеже XIX-XX веков в отдельный литературный жанр выделились заметки, то есть «разрозненные записи, ведутся изредка и не имеют четкой хронологии», для них, по мнению А. Галича, характерна «Относительность хронологии, нерегулярность записей, фрагментарность, прерывистость, резкое изменение сюжетов, ракурсов изображения и т.д.».
Тематика заметок разнообразна — литературные портреты писателей, подготовительные материалы будущих книг, размышления над жизнью и т. д. Однако, несмотря на появление отдельных жанров мемуарной литературы, имел место ряд общих типологических признаков.
Литература 18-19 веков оставила несколько знаковых произведений, которые и сегодня не поддаются четкой жанровой дефиниции. Речь идет, в основном, о произведениях, которые оказались на пересечении мемуаров и автобиографии (например, «Поэзия и правда» («Dichtung und Wahrheit: aus meinem Leben », 1831) И. В. Гете, «Замогильные заметки» («Mémoires d’outre-tombe») Шатобриана и др.). Синтез автобиографии, мемуаров, литературного портрета, исторической хроники представляет собой «Прошлое и думы» («Былое и думы») Герцена. Жанровая принадлежность этих произведений до сих пор вызывает оживленные споры в кругу литературоведов.
ХХ век дал много новых, порой странных, жанровых и видовых форм, как отмечает Потницева Т.Н.: «Есть «автобиографии», полностью вымышленные своими составителями, а есть настоящие воспоминания, скрытые под не автобиографичным названием. Есть «автобиографии в автобиографии», где автор делает предметом исследования себя во время написания автобиографии. Есть воспоминания, которые представляют собой как бы «Разрезанную» и перемешанную с другими текстами автобиографию».[23]
В конце ХХ — начале ХХI века автобиографическая литература пополнилась за счет новых жанров, например азбучная автобиография и автогеобиография [1].
Азбучная автобиография — это творческий проект английских и американских университетов и колледжей, который достаточно быстро достиг мирового распространение благодаря сети Интернет. Ее особенностью является четко очерченная структурная схема построения текстовой плоскости. Она обязательно должна состоять из коротких историй или разделов, расположенных в алфавитном порядке; иметь название, начинающееся с соответствующей буквы, как «B» — «Baseball», «F» — «Family» и т.д.; и иметь соответствующее четкое графическое выделение каждого раздела.
Азбучная автобиография является децентрированным ассоциативно-психологическим произведением, в котором основное внимание уделено ярким жизненным воспоминаниям автора. Алфавитные разделы могут быть посвящены важным или не очень событиям из жизни автора; знакомым людям; материальным и абстрактным вещам, которые вызывают в воображении пережитые ранее яркие ощущения и т. д. Азбучная автобиография строится не по хронологии, а по ассоциации, которую вызывает та или иная буква алфавита, и обязательным является только четкое соблюдение алфавитной последовательности.
Автогеобиография — это ассоциативный рассказ автора о посещении им места, иначе говоря, авторская географическая карта с личными воспоминаниями и комментариями. Этот вид автобиографического письма возник в начале 2000-х годов в США и впоследствии благодаря Интернет-сети получил распространение в других странах мира. Автогеобиография может иметь и структурные формы, в том числе, так же как и азбучная автобиография, может строиться по алфавитному принципу. Объединительным критерием при этом является тематика — авторская личная география.
Оnline дневники — это дневники, которые ведутся на личных или специализированных сайтах сети Интернет. Они берут свое начало в США с 1994 года, со времени появления сетевого дневника Клаудио Пинханеса «Открытый дневник» («Open Diary»). В настоящее время распространение получили также дневники Джастина Холла, Каролин Бьоркэ, Брайана Сазерленда, Дэвида Сигела и др.
Впоследствии они трансформировались в блоги — сетевые дневники, что ведутся на специальных интернет-сайтах и представляют собой совокупность личных записей в хронологичном порядке об общественно-политической, общественно-культурной, духовной, личной жизни блогера и страны и могут сопровождаться фотографиями и мультимедиа. Первые блоги берут свое начало с 1990-х годов в США, однако наибольшую популярность они приобрели с 2000-х годов, со времени появления первых объединительных сайтов блоггеров.
Со времени появления американской социальной сети Twitter значительное распространение получили микроблоги — короткие емкие записи на любую тему, что иногда сопровождаются фото или видео. В отличие от блога, микроблог или микропост, состоит лишь из нескольких слов или предложений и их основное назначения «информировать своих друзей или коллег о событиях, которые произошли в жизни пользователя».
1.1.2. Эволюция жанра мемуаров в художественном дискурсе
Литература личного воспоминания прошла на протяжении веков сложный эволюционный путь, в результате чего в ней выделилась ряд мемуарных, автобиографических, дневниковых и эпистолярных жанров, система которых открыта и постоянно пополняется новыми жанрами и жанровыми разновидностями. Наше исследование данной проблематики не является исчерпывающим, и ее дальнейшее рассмотрение поможет лучше понять сущность литературы личного воспоминания.
Говорить о том, что вопрос о биографической прозе в литературоведении мало изучен, не приходится. В свое время эту проблему освещали крупнейшие отечественные и западные ученые, среди которых особо стоит выделить М. Бахтина, В. Жирмунского, Б. Томашевского, Б. Дубина, Ф. Лежена, Б. Вальденфельс и др. Тем не менее, даже несмотря на успешно диагностированную постмодернизмом вообще и Р. Бартом в частности «смерть автора», с полной уверенностью утверждать несостоятельность «биографичности» как порождающего культурологического феномена, постоянно стремящегося к универсальности, нельзя. В общем-то, об этом же говорит и история становления «биографического жанра», представляющая собой некое постепенное развертывание интегративных свойств архивации (обще) человеческого опыта.
Возникновение первых, достаточно разрозненных, форм биографической прозы стоит относить ко времени разложения мифологического сознания и постепенного его вытеснения письменной культурой (примерно III век до н. э.). В основе этих форм, согласно М. Бахтину, лежит «совершенно новый тип биографического времени и новый специфически построенный образ человека, проходящего свой жизненный путь». [2]
Специфика заключалась в культивировании этими формами важнейшей литературной категории становящегося характера. Справедливо, что этот характер пока еще в общем и целом задан (произведение по сути превращается в некое перечисление тех или иных качеств героя — например, автобиография Сократа), он «овнешнен», публичен, будучи целиком и полностью связанным с родом и государством. И сама форма представления этого характера, в свою очередь, также публична. Как правило, это надгробные или торжественные речи, так называемые «энкомион» и прочие Личность героя все еще связана с мифологическими сказаниями.
Примечательно, что именно в это время мифы записываются (например, «Метаморфозы» Овидия). Персонаж биографической прозы восходит к героям сказаний. «Мифологическим» остается также и время, которое пока не протяженно и не исторично (ср. например, время в платоновской «Апологии Сократа»).
На стыке этих традиций вырисовываются две основные черты «биографического канона»:
- «Эмблематичность» героя. Герой всегда действует как представитель рода и государства, он всегда носитель некоей добродетели, ее воплощение.
- Установка на объективность, принципиальная нефикциональность повествования.
В дальнейшем все эти черты окажут безусловное влияние на становление европейского романа, а сами античные биографии с их образом «овнешненного» человека не раз будут актуализированы в самые разные эпохи.
С начала XII в. «биографический канон» встраивается в историческую форму романа (например, романы об Александре Македонском) и с этого момента становится его неотъемлемой частью [2].
Являясь автобиографическим, это произведение, в общем-то, определило путь всей русской художественной, да и не только художественной прозы, где биография становится абсолютной парадигмой литературного миротворения, сводящегося в итоге к поиску наиболее адекватной формы отражения жизни личности. В этом смысле, любое произведение само по себе биографично, причем биографично, с одной стороны, как некая репрезентация некоего жизненного пути/коллизии/случая («биография» — с греч. «записанная жизнь»), и, с другой стороны, как факт биографии («самопознания» или «самоконструирования», по выражению Б. Дубина) конкретного автора. Конечно, обе эти модели функционирования находятся в постоянном взаимодействии. Степень этого взаимодействия и дифференцирует художественные формы на собственно художественные и нехудожественные, говоря по-современному, на fiction и non-fiction.
Это деление, закрепленное в науке, тем не менее, неоднократно пересматривалось. Так, О. Э. Мандельштам связывал роман и биографию (как документ). На единство мемуаров документальной (или реальной) биографии и психологической прозы указывала Л. Я. Гинзбург, а Лев Лосев прямо писал: «Нам кажется, что в основном мемуары суть разновидность одного из жанров художественной прозы, а именно романа.»
Это верно и подтверждается практикой: великие потрясения XX столетия привели к увяданию биографии как важной социально- культурной формы (не без участия постмодернисткой этики с ее концептами «ризомы», «смерти автора» и «всевластности текста»), с одной стороны, и к новому рождению «биографизма» (или «биографического дискурса») в перестроечные годы — с другой. Анализируя этот казус, филолог И. В. Голубович пишет: «В центре литературного произведения оказывается «жизненный мир», мир повседневности, «ситуация человека». И это не просто обнаружение проблематики, ранее казавшейся маргинальной и периферийной. Это — обретение специфического видения мира, из первопорядковости моего «я», в полноте его непосредственных жизненных связей, уникального личного биографического опыта».[9] Иными словами, современный человек, помещенный в ситуацию «диктата текста», «постоянного говорения», вдруг осознает вторичность всего вновь созданного. Тексты, специально формализованные для быстроты перемещения в глобальных информационных потоках, строятся по готовым, заданным лекалам, искусство, оказавшееся в плену между рынком и новыми технологиями, запирается в узкие рамки жанровости с присущей ей «зрелищностью», «массовостью» и постоянной «воспроизводимостью». Культура в глазах отдельной личности становится еще одним каналом информации, потоком текстов определенного свойства. Именно это последнее и ложится в основу порождающей модели индивидуального авторского творчества. И главное следствие в подобной ситуации — очередной виток расцвета «биографизма».
В итоге, словесность по факту оборачивается «биографическим дискурсом». Переживающая ныне своего рода культурный ренессанс биографическая проза становится своеобразным и, пожалуй, пока единственным способом авторской самоидентификации.
1.2. Мемуары участников Первой мировой войны. «Мировой кризис» У. Черчилля
Историков и мемуаристов 1920-1930-х годов, прежде всего, волновал вопрос об ответственности за провал Дарданелльской кампании. Разброс мнений по данному вопросу оказался весьма широк. Одной из полярных точек зрения стала та, что виновником галлиполийской трагедии является военно-политическое руководство Великобритании и в первую очередь У. Черчилль как главный идеолог, вдохновитель и один из руководителей этой операции [11].
Книга «Мировой кризис», написанная выдающимся английским государственным деятелем Уинстоном Черчиллем, военным министром послевоенной Англии, непосредственным участником Версальского «мира», активным вдохновителем интервенции против Советской России.
Последний том охватывает выработки условий мирного Версальского договора, демобилизацию английской армии, характеристику послевоенного положения в главных странах. Несколько глав специально посвященны интервенции и помощи белым армиям. В целом «Мировой кризис» Черчилля написан ярким, остроумным языком непосредственного участника описываемых событий, раскрывают ряд новых фактов, или по-своему, с точки зрения английского империализма, описывает уже известные события. Эта книга интересна как профессиональным экономистам, политологам и дипломатам, так и широкому кругу читателей.
«Мировой кризис» делится на две части — собственно, мемуарную (главы 3 – 36, то есть две первые книги почти полностью) и историко-аналитическую (третья книга). Первые две книги основаны на жизнеописании автора – первого лорда Адмиралтейства; в третьей Черчилль выступает как историк, критик Кабинета и армии, стратег, политик — словом, как сторонний наблюдатель. Это весьма забавно, так как автор — с лета 1917 — работал, как мы знаем, министром вооружений, но описание этой деятельности сводится, по сути, к изложению реорганизации им министерства.
После этой реорганизации (по словам самого Черчилля) он распределил работу между подчинёнными и смог заняться стратегическим планированием. Затем работа автора в Министерстве вооружений появляется в книге лишь изредка и к случаю. Полагаю, деятельность эта не совсем отвечала желаниям и устремлениям Черчилля. Увы. Военно-политические вопросы стратегического значения решал тогда Военный кабинет — Ллойд-Джордж, лорд Керзон, Бонар Лоу, Милнер, Смэтс, Барнс, Остин Чемберлен. Черчиллю выпало «подносить патроны» в точном смысле этих слов.
Но две первые книги автором и пережиты и выстраданы. Подготовка флота к войне, действия флота до мая 1915 года, Дарданеллы и Галлиполи — здесь мы видим живейшую деятельность и переживания самого Уинстона Спесера Черчилля — не стороннего историка и критика, но министра Короны. Именно в двух первых книгах сосредоточены все ценность и очарование этих мемуаров.
В 1923 г. ответом У. Черчилля на обвинения в свой адрес стала вторая книга его шеститомной исторической и автобиографической работы «Мировой кризис», посвященная событиям Первой мировой войны. В своей фундаментальной работе Черчилль, дает анализ и реконструкцию этих событий. Он шаг за шагом рассказывает историю политических и военных событий, которые привели к кампании: разногласия и противоречия в кабинете министров, долгую борьбу с окопными генералами во Франции, мучительные задержки в подготовке, хрупкое равновесие в политике на Балканах и, наконец, кризис в самой битве, когда «в течение каких-то моментов нерешительности, все зависело только от веры» [29].
Английский политический деятель, имея доступ к официальным документам, военным планам, официальной и тайной корреспонденции между мировыми лидерами, вскрывает ряд новых фактов, или по-своему описывает уже известные факты, что представляет, несомненно, крупный интерес. Черчилль приходит к тому, что сама идея Дарданелльской операции являлась стратегически правильной, более того, вполне осуществимой, а ее значение для событий Первой мировой войны стало определяющим. Проигрыш кампании, по его мнению, стало результатом ряда ошибок военно-политического руководства, прежде всего непосредственного руководителя операции лорда Китченера. Ошибочным, по его мнению, стало решение правительства об эвакуации и прекращении кампании, что в свою очередь явило собой крах надежд на скорое окончание войны, обусловив окончательный переход к длительному и кровавому позиционному противостоянию.
«Победа неприятеля пресекла все попытки обхода его с фланга, и не оставила выбора, кроме кровавой фронтальной атаки героического человеческого мяса против проволоки и пулеметов; «убивайте германцев», пока германцы убивают нас — обычно вдвое против собственных потерь…», — пишет Черчилль [27].
Черчилль ставил целью работы реабилитировать в глазах общественности необходимость и значение кампании в Черноморских проливах, в результате представил ее в положительных тонах. Но, прежде всего, он стремился остановить критику в свой адрес и восстановить свою изрядно подпорченную репутацию.
Дарданелльская операция легла несмываемым пятном на его репутацию как политического и военного руководителя. И, конечно же, он попытался сделать все, чтобы восстановить свое имя. Однако вопреки ожиданиям работа еще больше разожгла споры относительно тех событий и роли в них Черчилля. Подробные разборы сухопутных и морских боев за Дарданеллы, анализ политических решений проводились не только на страницах общих и специальных трудов по истории Первой мировой войны в странах Антанты, но и ее бывших противников [21].
Серьезной аналитической работой стало произведение «У. Черчилль. Мировой кризис: Анализ». Это коллективный труд военных экспертов лорда К. Д. Сиденхэма, адмирала сэра Р. Хью, адмирала С.Бэкона, генерал-майора Ф. Мориса, генерала В. Берда и военного историка Ч. Омана. Они излагают события Первой мировой войны на основе официальных данных и первоисточников, сравнивая их с трактовкой тех событий Черчиллем. Работа охватывает период подготовки к мировой войне, Дарданелльскую кампанию и основные события войны в период с 1916 по 1918 годы. Уже в предисловии говорится, что «…притягательность работы Черчилля сама по себе опасна, так как она может привести к тому, что обыватель примет поверхностное заключение или обольстительный аргумент за голые факты и трезвое рассуждение».
Исследователи приходят к выводу, что большая часть книги «Мировой кризис» посвящена военно-морским операциям, к тому же «…Черчилля больше всего волнуют сражения, многие из которых имеют тривиальный характер, а их результаты часто им преувеличиваются».
Из данной работы следует, что Черчилль подробно изображает военные неудачи и их причины, но таким образом, что «…роль ответственного командования искажается в пользу Адмиралтейства и непосредственно Черчилля».
Авторы утверждают, что многие важные факты Черчилль сознательно опускает. Недостатком работы также является то, что события, которые противоречили замыслу Черчилля, например, «стремлению чрезмерно хвалить морских командующих», таких как Кейс и Битти, которым он симпатизировал, намеренно замалчивались.
Исследователи считают, что, несмотря на то, что Черчилль доказывает свою правоту относительно событий в Дарданеллах цитатами, огромным числом документов, его план был ошибочен. «В начальной стадии операции, — говорится в работе, — Черчилль преуменьшил важность других возможных альтернатив и требовал от Военного Совета согласия в пользу именно операции на Галлиполийском полуострове». С этой точкой зрения полностью согласен британский военный корреспондент Э. Ашмид-Барлитт, который комментируя «Мировой кризис», отмечал: «Я поражен позицией Черчилля. Словно, что-то овладело им, не давая увидеть факты и наполняя его сознание иллюзиями».
Известный британский военно-морской историк В. Xерберт в работе «Линкоры в бою. 1914-1918 гг.» называет всю затею Черчилля «странным заблуждением, бессмысленной операцией и безумием». Критикуя утверждение Черчилля о том, что план Дарданелльской операции был детально проработанным, и «поражал воображение всех, кто видел его» [21].
Вильсон заявляет: «…Удивительно, что серьезные люди могли решиться предпринять операции форсирования Дарданелл одними кораблями, весьма несовершенно вооруженными, очевидно, воображая, что англичане как-нибудь да «проскочат»» [19].
В своей работе он доказывает, что решение произвести исключительно морскую атаку, было принято без соответствующего исследования и изучения вопроса, а также вопреки известному министрам неодобрению, с которым первый морской лорд — адмирал Фишер относился к этому проекту. Не был принят во внимание также опыт, полученный на побережье Бельгии, где ряд бомбардировок, произведенных британскими кораблями, не дал никаких результатов, хотя бельгийские береговые укрепления в начале 1915 г. не были так грозны, как форты Дарданелл.
Вильсон считает, что причинами провала операции надо считать недостаточную предусмотрительность и плохую предварительную подготовку. «…Никогда еще в мировой истории, — пишет автор, — флот не выходил в такую экспедицию, никогда еще такая крупная кампания не была организована так поспешно и никогда не случалось, чтобы такое предприятие было так мало обдумано в метрополии». Из его анализа следует, что в Англии никто не отдавал себе отчета, с какими трудностями придется столкнуться, и не представлял себе, что для достижения мало-мальски серьезного результата придется нанести поражение главным силам турецкой армии. Инициаторы операции пренебрегли всем опытом истории и, очевидно, были уверены, что «форты Дарданелл падут от «трубного гласа», как стены Иерихона».
Американский военный эксперт В. Пулстон в своей работе «Дарданелльская экспедиция», проанализировав аргументы Черчилля в защиту плана операции, иронично назвал его «план победы». «Сомневаюсь, — пишет автор, — что Великобритания переживет еще од ну мировую войну и еще одного Черчилля».
Последствия Дарданелльской битвы наиболее трепетно были восприняты в Австралии и Новой Зеландии, где она стала самой кровавой битвой в их истории. Работы, содержавшие критику роли Черчилля в кампании, стали активно появляться сразу же после войны.
Одна из полярных точек зрения в наиболее концентрированном виде сформулирована Ч. Бином, автором «Официальной истории участия Австралии в войне 1914–1918 гг.». «…Ошибочность теории Черчилля относительно эффективности огня корабельной артиллерии против наземных укреплений пришлось доказывать кровью тысяч солдат», – писал Бин. [21]
И далее: «Таким образом, избыток воображения у Черчилля, его дилетантское невежество в артиллерийском деле и роковая способность молодого энтузиаста убеждать пожилые и медлительные умы породили галлипольскую трагедию».
Новозеландский историк и журналист Дж. Кован в заключение работы «Маори в Мировой войне: История новозеландского контингента и добровольческого батальона: Галлиполи, 1915, Франция и Фландрия 1916–1918» дает свою оценку работе Черчилля «Мировой кризис». Он утверждает, что «Черчилль стремится представить себя героем, чья гениальная стратегия не привела к великой победе лишь из-за слабости и нерешительности других, в частности, лорда Китченера и Фишера, главы Британского Армейского и Королевского Флота». Он добавляет: «Многие историки и журналисты разделяют мнение Черчилля относительно тех событий. Однако, опираясь на мнения военных экспертов, могу сказать, что непосредственно Черчилль практически полностью ответствен за фиаско Дарданелл».
Фактически эту оценку разделяет новозеландская поэтесса и писательница Р. Хайд в работе «Дарданеллы: Паспорт в ад». Она считает, что Черчилль намеренно представил кампанию как жизненную необходимость и опубликовал свою работу после смерти Фишера и Китченера, чтобы они как главные свидетели всех событий не смогли опровергнуть это.
Отечественные историки также обращались к анализу событий Дарданелльской операции и роли в ней Черчилля. Так советский историк, академик И. И. Минц, комментируя «Мировой кризис», считает, что Черчилль стремился представить события в выгодном для себя свете. Он пишет: «Генералы и политические деятели империализма подводят итоги старой империалистской войне. Победители и побежденные, союзники и соперники, враги и недавние друзья пишут том за томом, друг другу противореча, друг друга поправляя, дополняя и опровергая.
Американский генерал Першинг оспаривает лавры победы у Фоша; Фош недавно разоблачил Клемансо; Клемансо проливает свет на закулисную историю войны, вскрывая, кстати, в последней роль и поведение английской армии и ее вождей, а бывший английский военный министр Черчилль опорочивает показания и тех и других». В Турции победа на Галлиполийском полуострове осталась в истории как символ мужества турецкой нации, как поворотный момент в истории турецкого государства. С образованием Турецкой Республики в 1923 году стало появляться множество работ с критикой Черчилля и военно-политической стратегии Великобритании. Можно отметить таких исследователей, как Дж. Мюхльман , Э. Харп , К. Бехнан и др.
Тем не менее, в 20-30-е годы нашлись люди, которые согласились с Черчиллем. Они считали идею Дарданелльской операции вполне оправданной, а вину Черчилля преувеличенной. Среди них господствовало мнение, что лишь отдельные тактические просчеты, да отсутствие должной решимости у верховного командования довести начатое дело до конца помешали достичь поставленной цели.
Главным защитником Дарданелльской операции и У. Черчилля являлся адмирал Р. Кейс, служивший начальником штаба объединенной эскадры, штурмовавшей проливы. В своей книге «Битва за Галлиполи: из мемуаров адмирала флота» Кейс доказывает грандиозность плана Черчилля и возможность захвата Дарданелл военно-морскими силами. «Не будет преувеличением сказать, — пишет он, — что, если бы союзникам удалось пройти через Дарданеллы в 1915 или 1916 году, война закончилась бы на целый год, а возможно, и на два раньше». Он доказывает, что в ней воплотилась наиболее творческая концепция войны, а ее потенциальные последствия не поддаются оценке. В этом новом свете Галлиполийская кампания уже не представляется ошибкой или беспечной политической игрой. Согласно такой позиции ее можно было бы даже рассматривать поворотным пунктом истории Первой мировой войны [21].
Позицию Черчилля относительно событий на Галлиполийском полуострове полностью разделяет французский бригадный генерал К. Ф. Эспиналь-Огландер, который в своей двухтомной работе «Военные операции: Галлиполи» подтверждает все написанное Черчиллем. Высоко оценивал работу Черчилля другой защитник Дарданелльской операции и У. Черчилля поэт и писатель Дж. Э. Мейсфилд. В работе «Галлиполи» он пишет: Дарданелльская кампания не была ни ошибкой, ни великой трагедией, но примером человеческой стойкости и мужества, которые чуть было, не привили к триумфу…».
С началом Второй мировой войны и ее еще более грандиозными событиями дискуссия вокруг Черчилля и его книги повсеместно затухла. Однако после окончания войны наблюдался новый всплеск интереса к Дарданелльской операции, роли Черчилля в ней и к его работе «Мировой кризис». Это обусловливалось разными факторами. В первую очередь тем, что было рассекречено значительное количество материалов и свидетельств обеих противоборствовавших сторон, ранее не доступных.
Появились мемуары как рядовых участников событий на Галлиполийском полуострове, так и тех, кто занимался непосредственно организацией и руководством кампании. Кроме того, за годы Второй мировой войны и после ее окончания в умах современников произошла радикальная переоценка роли и масштабов личности Черчилля. В 20-30-е годы Черчилль воспринимался как не лишенный определенных талантов, но в целом не слишком удачливый политик, инициатор Дарданелльской операции, окончившейся полной катастрофой. В ходе Второй мировой войны Черчилль превратился в фигуру колоссального масштаба, одного из членов Большой Тройки, определявшей судьбы мира и послевоенного миропорядка. В результате, большинство историков, рассматривавших события более отдаленного прошлого через призму событий Второй мировой войны, оказались под сильнейшим влиянием этого фактора.
Прайер подытоживает свой анализ работы «Мировой кризис» так: «…книга не лишена недостатков, более того достоверность изложения событий вызывает сомнение, автор же ссылается на документы, которые, как кажется, тщательно отбирались, чтобы выставить события в выгодном свете» [11]. «Однако я уверен, — продолжает автор, — что титанические усилия были сделаны Черчиллем, чтобы как можно более беспристрастно осветить события, к тому же книга пропитана гуманизмом и, несомненно, останется классическим произведением о войне».
Наиболее критичная оценка работы Черчилля представлена австралийскими исследователями. Из работы австралийского историка Дж. Пенна «Фишер, Черчилль и Дарданеллы» следует, что такая операция не имела шансов на успех. На основе работы Черчилля «Мировой кризис», — пишет он, — напрашивается вывод, что Черчилль игнорировал и пренебрегал мнениями профессионалов при планировании операции и действовал слишком поспешно…».
Другой австралийский военный историк Д. Лаффин утверждает, что в работе Черчилля присутствует явная недосказанность. «Например, — пишет он, — на основании работы невозможно определить точной роли Черчилля в кампании, ясно лишь то, что, кампания была плохо организована и недостаточно согласована…». К более умеренным оценкам приходит американский исследователь событий на Галлиполийском полуострове Дж. Миллер.
«Вина за эту трагедию не может быть возложена на какого-то конкретного человека, — считает автор, — она стала порождением целого ряда факторов: отсутствием согласованности в действиях союзников, недостаточной проработкой плана операции, системой, которая отдала руководство морскими и наземными операциями в руки людей, лишенных знаний и опыта, необходимых для выполнения такой задачи…».
Не утратили интерес к событиям Первой мировой войны на Галлиполийском полуострове и современные отечественные исследователи. Можно отметить труды А. И. Уткина, В. К. Щацилло, В. И. Шеремета. Например, Уткин, обращаясь к вопросу — было ли Галлиполи ошибкой, пишет, что «…если бы приказы по захвату Дарданелл были выполнены, течение мировой войны после весны 1915 года изменилось бы, Германия и Австрия были бы вынуждены продолжать борьбу в одиночестве».
Таким образом, в мировой историографии сложилось две господствующие тенденции в оценке работы Черчилля «Мировой кризис». Согласно первой из них, Черчилль виновен в катастрофе Дарданелл, а его работа не более чем попытка переложить вину за провал операции на плечи других. Сторонники же второй позиции считают, что Черчилль предложил гениальный план, способный положить конец мировой войне, который потерпел крах в силу не зависящих от него обстоятельств, а его работа является выдающимся правдивым отчетом о тех военно-политических событиях.
В мире интерес к данной проблеме по-прежнему высок и устойчив. Это не случайно. Операция стала одной из самых провальных затей союзников в ходе Первой мировой войны. В конце 1916 г. главные инициаторы Дарданелльской операции предстали перед правительственной комиссией по расследованию причин катастрофы, постигшей союзников.
Комиссия провела 89 заседаний, заслушав показания многих политических и военных деятелей, причастных к данной операции. Полные стенограммы заседаний Дарданелльской комиссии, составившие много томов, до сих пор находятся под грифом секретности. В 1917 г. увидели свет только так называемые «Отчеты» Дарданелльской комиссии, содержавшие выборочные отрывки свидетельских показаний, подтверждавших выводы комиссии. Результаты работы по расследованию Галлиполийской трагедии не дали конкретных ответов относительно событий Дарданелльской операции. Из выводов лишь сухо следовало, что кампания, проводимая под началом, прежде всего, первого лорда адмиралтейства Уинстона Черчилля и сэра Яна Гамильтона была «плохо спланирована и еще хуже осуществлена», к тому же все это усугублялось «промедлениями и нерешительностью действий со стороны правительства».