Политические реформы в Турции во второй половине 1990 — начале 2000 гг.

Вид работы: Проект

Тема: Политические реформы в Турции во второй половине 1990 — начале 2000 гг.

Введение

Последние полтора десятилетия Турция переживает серьезные перемены. Они касаются административно-политической системы, разных сторон общественной жизни и соотношения гражданского и политического в общественных практиках. Основные черты социально-политической трансформации Турции 2000-х гг. хорошо различимы на разных «ярусах» общественной жизни — это и формирование новой правящей элиты с доминантой религиозно-консервативных взглядов, и ревизионистский настрой по отношению к кемалистскому наследию, и утрата военной элитой политической субъектности в сочетании с институциональным отчуждением армейских структур от процесса выработки политических решений, и сдвиги в подходах к кипрскому вопросу и проблеме курдов, и новые правовые рамки свободы слова, и новое законодательство в сфере прав этноконфессиональных меньшинств, и тенденции роста политического самосознания и участия гражданского общества, и ревизия устоявшегося баланса пределов толерантности и ксенофобии.

В настоящее время вследствие обострения проблемы международного терроризма и политической нестабильности на Ближнем Востоке Европа столкнулась с миграционным кризисом. В подобной ситуации наблюдается рост значимости Турции на мировой арене. Турция, занимающая стратегически важное положение, играет ключевую роль в решении проблемы беженцев. Однако во время любых переговоров ЕС и Турции по миграционной проблеме Анкара предъявляет требование ускорить процесс ее принятия в Европейский союз. Попытки Брюсселя всячески оттянуть момент вступления Турции в союз заставляют Анкару пересмотреть приоритеты внешней политики. На сегодняшний день все чаще встает вопрос о целесообразности дальнейшей евроинтеграции страны.

Целью данной работы является исследование предпосылок, значения и последствий политических реформ в Турции во второй половине 1990 — начале 2000 гг.

Исходя из поставленной цели, в работе были решены следующие задачи:

— оценка социально-экономической ситуации Турции;

— исследование национальной модели демократии и гражданского общества в Турции;

— анализ политической ситуации и направлений внешней политики  Турции в конце 1990 — начале 2000-х гг.;

— определение предпосылок политических реформ в Турции во второй половине 1990 — начале 2000 гг.;

— исследование политических реформ в Турции во второй половине 1990 — начале 2000 гг.;

— оценка последствий политических реформ Турции.

Объектом исследования в работе выступает политическая ситуация Турции.

Предметом исследования в работе являются политические реформы Турции во второй половине 1990 — начале 2000 гг.

В данной работе были использованы  следующие работы в области исследования политических реформ, их причин и последствий: Шлыкова П.В., Кутейникова А., Кудряшовой Ю. С., Корсунского С., Коростикова М., Yilmaz G., Ульченко Н.Ю. и др.

Теоретической и методологической основой данной работы стали труды ведущих отечественных и зарубежных специалистов, раскрывающие тенденции политической развития и направления внешней политики Турции.

Теоретическая значимость данной работы состоит в комплексном представлении характеристики политических  процессов в Турции во второй половине 1990 — начале 2000 гг.

Научная новизна  данного исследования состоит в оценке последствий политических реформ Турции.

При проведении исследования настоящей темы использовались методы анализа и синтеза, логический, сравнительный, системно-структурный.

Структура работы представлена введением, двумя главами, заключением и списком использованных источников. Первая глава посвящена характеристике политических  процессов в Турции во второй половине 1990 — начале 2000 гг. Вторая глава направлена  на исследование  политических реформ в Турции во второй половине 1990 — начале 2000 гг.

Характеристика политических  процессов в Турции во второй половине 1990 — начале 2000 гг.

Турецкая Республика представляет собой государство, лежащее на территории полуострова Малая Азия, с общей площадью включая озера, в 783,562 км². Ключевой особенностью её географического положения является расположение в двух частях света: 755,688 км²  расположено в Азиатской части и 23,764 км²  – в Европейской.

Первое десятилетие XXI века оказалось для Турции отнюдь не лучшим в ее истории. Важное геостратегическое и геоэкономическое положение страны, сыграло с ней злую шутку — страна оказалась в окружении цепи региональных конфликтов различной степени интенсивности, что оказало и продолжает оказывать существенное дестабилизирующее воздействие как на внутри-, так и на внешнеполитическую ситуацию вокруг Турции. И если ранее, в XIX и XX столетиях, основным дестабилизирующим фактором являлись черноморские проливы, то в начале XXI века нестабильность сместилась в восточные и юго-восточные районы Турции.

По ряду оценок, такая ситуация вокруг Турции вызвана борьбой между кланами в мировой элите: одни желают получить через территорию Турции стабильный транспортный коридор доступа Европы к месторождениям углеводородов в Каспийском бассейне и на Ближнем Востоке, другие — прикладывают все усилия, чтобы помешать реализации этой возможности.

Становление современной социально-экономической модели Турции не всегда было прямолинейным. Ещё в 1923 г. страна вста- ла на путь модернизации по западному образцу.

Сильное влияние этатистских принципов на экономическую жизнь приводило к трудностям перестройки, к тому же постоянная политическая нестабильность и социальная напряжённость, выливавшиеся в частые смены власти путём военных переворотов, тормозили процесс модернизации. Лишь после 1980 г. Турция начала строить современную экономическую систему, в основу которой легла политика либерализации, а исчерпавшая свой потенциал импортозамещающая модель развития преобразовалась в экспортоориентированную. Современная Турция – это региональный лидер, одно из наиболее развитых государств мусульманского мира; в то же время она тесно связана с европейским рынком и стремится стать полноправным членом Европейского союза[1].

Динамика основных составляющих ВНП выглядела в 2002г. следующим образом: в промышленном производстве — рост на 9,4%, в том числе в обрабатывающей промышленности — на 11,8% и в энергетике — на 5,4%, в сельском хозяйстве — рост на 7,1%, в строительстве — снижение на 3,4%, в торговле (включая внешнюю) — рост на 8,4%, во внутренней торговле — снижение на 3,0%, в деятельности финансовых институтов — снижение на 6,8%. При этом доля основных отраслей в производстве ВНП осталась примерно на уровне прежних лет: сельского хозяйства — 13,4%, промышленности — 29,1%, сферы услуг — 57,5%.

С 2002-2003 года. в экономике Турции наметились определенные признаки стабилизации. После перенесенного страной в 2001 г. тяжелейшего финансового кризиса и коалиционное правительство Б. Эджевита и пришедшее к власти в ноябре 2002 г правительство ПСР при участии и под жестким контролем международных финансовых институтов выработало и достаточно последовательно проводило в жизнь политику экономической стабилизации.

Основными инструментами политики стабилизации стали проведение кардинальной либерализации экономики и жесткой денежной политики по известным рецептам МВФ при беспрецедентной для Турции финансовой помощи фонда и Мирового Банка — 13,6 млрд. $.

Национальная модель демократии и гражданского общества в Турции

На рубеже 1990-2000-х гг. Турция пережила всплеск реформаторских инициатив, направленных на либерализацию административно-политической системы, расширение гражданских прав и свободы слова, смягчение положения этноконфессиональных меньшинств. Эти процессы масштабного внедрения демократических принципов в политическую систему, культуру, стиль повседневной жизни и т. д. выстраивались в соответствии с требованиями и рекомендациями ЕС по укреплению демократии и защите прав человека, которые должны были приблизить Турцию к модели западной либеральной демократии. Первые шаги этой новой волны «европеизации» Турции пришлись на 2001 г., когда были приняты масштабные поправки к конституции 1982 г., затем последовало принятие нового Гражданского кодекса и трех «пакетов по гармонизации» законодательства с нормами ЕС в 2002 г. Эти реформы были запущены коалиционным правительством Демократической левой партии (ДЛП), Партии Отечества (ПО) и Партии националистического действия (ПНД) и затрагивали такие сферы, как права человека, свобода ассоциации и свобода слова. С конца 2002 г. эстафету «европеизации» приняла Партия справедливости и развития (ПСР) Реджепа Эрдогана, победившая на всеобщих выборах 2002 г. и сформировавшая однопартийный кабинет. По инициативе ПСР в 2002-2005 гг. через парламент прошло еще четыре «пакета по гармонизации» национального законодательства и принят целый блок конституционных поправок. Их проблемный охват был шире — не только свобода слова и СМИ, но и права меньшинств, военно-гражданские отношения и т. д. Кроме того, за рамками пакетных поправок в Турции были пересмотрены и обновлены, а в отдельных случаях разработаны заново многие законодательные своды и важные отраслевые законы (например, закон об ассоциациях)[2].

Стагнация переговорного процесса с ЕС в 2005 г. и все менее ясные перспективы членства способствовали пересмотру повестки дальнейшей «европеизации» и комплексных реформ: вместо строгого следования предписаниям Брюсселя и условной дорожной карты демократических преобразований для стран-кандидатов правительство ПСР пошло по пути сегментации реформ по степени приоритетности для национальных интересов. В результате преобразования продолжились в сфере расширения прав меньшинств, борьбы с коррупцией, регулирования военно-гражданских отношений. Так, в 2008 г. вступил в силу новый закон о вакфах (фондах), где особое внимание уделялось вакфам этноконфессиональных меньшинств, выделенных в особую категорию, а в 2009 г. свое вещание начал первый телеканал на курдском языке — TRT-6, ставший частью проекта по либерализации норм защиты интересов национальных меньшинств. В 2010 г. были приняты антикоррупционные законы, повышающие прозрачность деятельности государственных учреждений. А конституционная реформа 2010 г., одобренная на референдуме 12 сентября 2010 г., изменила судебные правила, действующие в отношении военных, фактически передав их дела в юрисдикцию гражданских судов, и внесла еще ряд поправок в действующий механизм военно-гражданских отношений. В результате процесс либерализации — пусть и в ограниченном формате — продолжился, несмотря на сужение коридора возможностей для ЕС в модерации этих процессов в Турции.

Ослабление роли ЕС как драйвера перемен в общественно-политическом развитии Турции привело к тому, что в сложном балансе внешних и внутренних факторов общественной трансформации перевес все больше стал смещаться в сторону эндогенных процессов, а динамика преобразований стала не только сегментированной, но и разнонаправленной: в ряде сфер реформы ускорились (это касалось мер по совершенствованию законодательства по защите прав меньшинств или регулированию положения беженцев и т. д.), в других — наоборот, наметился регресс. Особенно рельефно это проявилось в сфере свободы слова и печати, а также защиты прав человека, что последние годы вызывает настороженность европейских чиновников, публикующих ежегодные отчеты о ходе и результатах реформ в Турции[3].

Влияние ЕС на Турцию целесообразно подразделить на два уровня — «нормативно-инструментальный» или «бюрократический», в рамках которого в 2000-е гг. проходил процесс формального приведения законодательной среды в соответствие со стандартами ЕС и требованиями Копенгагенских критериев, и «институциональный», предполагающий более глубокое воздействие на социально-политические процессы и их модификацию, т. е. не формальное, а содержательно-сущностное влияние. Некоторые исследователи политики Брюсселя и волн расширения Евросоюза классифицировали это как дихотомию «европеизации» и «ЕСизации».

В разных странах процесс европеизации в институциональном смысле протекал по-разному: в зависимости, с одной стороны, от ключевых факторов общественно-политического развития (прежде всего специфики модели государственного правления и устоявшейся политической культуры), с другой — от содержательного восприятия Европы как цивилизационной модели развития с исторической, политической и духовно-культурной точек зрения. Как отмечают некоторые исследователи, эффективность и масштаб европеизации в отдельно взятой стране зависит от того, как местные политические элиты используют концепт Европы в качестве модели социально-политического развития в своих политических программах и стратегиях.

Поэтому масштабы институциональной европеизации не являются производными исключительно внешнего воздействия или давления, но в не меньшей степени выступают продуктом соучастия и поддержки местных элит. Это составляет своего рода «нормативный контекст», который — в случае Турции — варьировался в разные периоды ее национальной истории. Европа как модель социально-экономического и политического развития стала влиятельным фактором общественно-политической жизни еще в XIX в., когда часть прогрессивно настроенной османской элиты в качестве ориентира необходимых преобразований определила именно Европу. Как «нормативно-политический контекст» европейская модель развития определила и траекторию республиканского развития Турции как государства-нации, и реформы 1920-х и 1930-х гг., оказала влияние и на формирование национальной политической идентичности, и на внешнеполитическую ориентацию во второй половине XX столетия.

Турция вошла в Совет Европы в 1949 г., а в 1987 г. признала за своими гражданами право в индивидуальном порядке обращаться в Европейский суд по правам человека — это основные и наиболее важные вехи процесса институциональной европеизации. События 1949 г. и 1987 г. не просто оказали фундаментальное влияние на парадигму развития и функционирование политической системы или существующую правовую систему, они и сформировали «нормативный политический контекст». Европейские законы и принципы взаимоотношений общества и государства формально вошли в турецкое законодательство, а общеевропейские правовые институты стали доступны турецким гражданам, ищущим справедливости за притеснения своих прав и свобод со стороны турецких властей.

Когда после 1999 г. Турция официально обрела статус страны-кандидата по итогам саммита ЕС в Хельсинки, нормативное и институциональное влияние ЕС на общественно-политические процессы в стране ощутимо возрастает. И даже после 2006 г., когда вследствие замораживания переговорного процесса формальное влияние Брюсселя на повестку дня внутриполитического развития Турции ослабевает, европейские ценности и нормы общественной жизни остаются референсными точками и катализатором новых преобразований. Таким образом, нормативное и институциональное влияние ЕС на общественно-политическое развитие Турции сохраняется, несмотря на стагнацию переговорного процесса и рост евроскептицизма[4]. Степень влияния ЕС на развитие общественных и государственных институтов в Турции варьируется в достаточно широком диапазоне и напрямую зависит от внутриполитической конъюнктуры, иными словами, размерами политических выгод, которые местные элиты рассчитывают получить от сближения с ЕС.

Процессы демократизации в Турции исторически всегда были тесно связаны с «прозападным» или «проевропейским» курсом развития страны. Либеральные реформы конца 1990-х — 2000-х гг. не стали исключением, их динамика во многом была детерминирована течением переговорного процесса между Анкарой и Брюсселем, а характер определялся стремлением политической элиты Турции приблизить страну к европейским стандартам.

Институциональная социализация Турции в рамках общеевропейских международных организаций, несмотря на неравномерность и ограниченность моделей партнерства, сыграла важную роль как во внешне-, так и внутриполитическом развитии страны. И это выразилось не только в том, что в 2000-е гг. принимались законы, которые едва ли смогли реализоваться в условиях существовавшей модели общественного развития (отмена смертной казни, уравнение в правах женщин и мужчин), но и запустило неформальный процесс ассоциации Турции с Западом (достаточно вспомнить, что в 1999 г., когда Турции предоставляли статус страны-кандидата, это не вызвало неприятия среди 15 стран, входивших на тот момент в ЕС).

Период интенсивных административно-политических реформ в Турции первой половины 2000-х гг. хронологически совпал с активной фазой переговорного процесса Анкары и Брюсселя (от закрепления за Турцией официального статуса страны-кандидата на саммите Европейского совета в Хельсинки в декабре 1999 г. до начала официальных переговоров с Турцией о вступлении в октябре 2005 г.), поэтому пришедшиеся на это время преобразования зачастую объяснялись стремлением соответствовать Копенгагенским критериям. Большинство исследователей сходились в оценке ведущей роли именно внешних факторов трансформации 2000-х гг. В ЕС и политике кондициональности видели главный «импульс к модернизации», в официальном статусе страны-кандидата — катализатор реконструкции политической системы, а в курсе на евроинтеграцию — основу для отстранения военной элиты от участия в политическом процессе. Не отказываясь от тезиса о ключевой роли ЕС, некоторые исследователи задавались вопросом, насколько реформы носят вынужденный характер и обусловлены исключительно требованиями, предъявляемыми к странам-кандидатам, или же набравший скорость процесс евроинтеграции универсализирует либерально-демократические нормы общественной жизни и политического устройства. Другие — в том же ключе ставили вопрос о факторе ЕС как триггере конъюнктурных косметических преобразований или основе формирования инфраструктуры для долговременных институциональных реформ.

Между тем фактическое замораживание переговорного процесса Анкары и Брюсселя, равно как и самого процесса евроинтеграции Турции в 2005 г., не привели к автоматическому свертыванию реформ, что несколько опровергает тезис об исключительно внешней и конъюнктурной заданности преобразований. Процессы социально-политической трансформации Турции в 2000-е гг. оказались мотивированы в значительной степени совокупностью внутренних факторов, текущими интересами пришедшей к власти в 2002 г. Партии справедливости и развития и стратегией ее основных политических и идеологических оппонентов.

Готовность ПСР следовать указаниям Брюсселя, стремление привести административно-политическое устройство и правовые нормы в соответствие с Копенгагенскими критериями — все это плохо коррелировало, с одной стороны, с отсутствием четких «правил игры» — прозрачных политических условий вступления в ЕС для Турции (слишком большой разброс в оценках перспектив членства и размытость обещаний), с другой — с авторитарной природой самой ПСР и ее лидеров, нелиберальным характером ее идеологической платформы «консеравтивной демократии». Соответственно и демократические реформы, инициированные ПСР, нацеливались на решение внутриполитических задач — перетянуть на себя симпатии проевропейски настроенного электората и использовать реформы по демократизации для ослабления политических конкурентов, прежде всего из числа кемалистской элиты. Общественно-политическая трансформация Турции в 2000-е гг. — процесс, мотивированный не только стремлением удовлетворить требования Копенгагенских критериев, но и соображениями стратегии политической борьбы с оппонентами, которую условно можно назвать «антикемалистской» революцией, т. е. наращивания своего политического влияния за счет десекуляризации и ослабления опасных оппонентов из числа кемалистской элиты.

Сумма внешнеполитических шагов и инициатив ПСР давно уже ставит под вопрос приверженность прозападной ориентации Анкары и вызывает подозрения в стремлении «возродить» Османскую империю. Активное вмешательство в дела ближневосточных стран, заигрывания с ХАМАС, посредничество в налаживании отношений между западными странами и Ираном, обострение отношений с Израилем, неготовность солидаризоваться с Западом в борьбе с ИГИЛ — все это закономерно воспринимается как показатель отчуждения Турции от Запада в целом и ЕС в частности, заставляет по-новому взглянуть на парадигму отношений Турции и Евросоюза.

Становясь несколько ближе Европе институционально, Турция, очевидно, отдаляется от нее ментально и психологически. На этом фоне количество сторонников развития отношений с ближневосточными мусульманскими странами, наоборот, ощутимо выросло. Неудивительно, что за последние шесть лет, как показывают многочисленные социологические опросы, скепсис в отношении ЕС в Турции год от года увеличивается, равно как и негативное отношение европейцев к настойчивому стремлению Турции в ЕС. В опросе, проведенном в мае 2014 г., количество сторонников вступления Турции в ЕС составляло 38%. Президент Турции Р. Эрдоган открыто заявляет: «Турция не нуждается в уроках демократии от Европейского союза, она — не козел отпущения. Если не хотят нас принимать в ЕС — пусть не принимают, но мы для них не прислужники».

Неуступчивость Брюсселя и обострение внутриполитической обстановки заставили лидеров ПСР несколько изменить риторику: сейчас все отчетливее звучит тезис о «самоценности» реформ, изначально запущенных для соответствия Копенгагенским критериям, и необходимости их продолжения вне зависимости от последующего вступления Турции в ЕС. «Мы будем продолжать реформы, даже если от ЕС не будет больше обнадеживающих сигналов и переименуем Копенгагенские критерии в Анкарские, а Маастрихтские — в Стамбульские», — не устают повторять слова Эрдогана крупные функционеры ПСР[5]. Это неожиданное на первый взгляд признание раскрывает отношение ПСР к содержанию вестернизации, которая разделяется на «институционально-технологическую» и «культурно-идеологическую» составляющие, и реализуемой ею модели модернизации.

При этом возникает ощущение, что Турция переживает процесс частичной «девестернизации». Функционеры правящей ПСР придерживаются западной либерально-демократической риторики, однако приверженность ценностям и европейской цивилизации, и демократии носят скорее не культурно-идеологический, а в большей степени прагматически-утилитарный характер. Демократия зачастую не рассматривается как матрица общественно-политических отношений на всех уровнях, из всех демократических принципов акцент делается прежде всего на выборах, «доказавших, что они являются оптимальным и наиболее легитимным способом достижения власти».

Политическая ситуация и направления внешней политики  Турции в конце 1990 — начале 2000-х гг.

Последнее десятилетие Турция выстраивала политику обнуления проблем с соседями. Изначально она проявлялась в виде попыток выстроить конструктивное партнерство, но по мере увеличения экономического и политического веса Анкара перешла к наступательной внешней политике, которая подразумевала воздействие на соседей, формирование подконтрольного лобби. Происходило это в рамках различных концепций, зачастую не оформленных. Более того, это делалось на основе формирования различных «полей» — близкого (изобретенная, но так и не сложившаяся система «тюркского мира») и дальнего. Эта политика показала свои возможности в среднесрочном и долгосрочном, но не в краткосрочном плане, важном для мобилизации населения. Поэтому Турция сконцентрировалась на решении внутренних проблем: от поиска, как это происходит и в России, новых логик построения нации до курдской проблемы. Кроме того, она решила укреплять региональное лидерство не только инструментами «мягкой силы», но и военными методами[6].

Успешное сотрудничество с отдельными сирийскими группами и длительная идеологическая, репутационная и информационная войны с режимом Б. Асада толкнули Турцию к проведению операции «Щит Евфрата». Формально она была направлена против запрещенной в России и ряде других стран террористической группировки «Исламское государство», но преследовала и иные цели: оттеснение курдов от Евфрата, создание буферной зоны, укрепление позиций сирийской оппозиции. Кроме того, ввод войск в Сирию стал ответом на рост терактов в Турции и показателем роста ее региональных и международных амбиций.

Президент Р. Т. Эрдоган заявил о недовольстве системой международных отношений, основанной на воле Запада и Совета Безопасности ООН. Он не раз говорил, что «мир — больше пяти», намекая на необходимость расширения состава постоянных членов Совбеза ООН и ставя под сомнение ялтинскую систему международной безопасности.

Похоже, у официальной Анкары нет сомнений, что Турция уже стала региональным лидером и может претендовать на позиции одного из ведущих мировых акторов. Уверенность растет по мере концентрации экономических и политических маршрутов через Турцию — будь то «Турецкий поток» или Транскавказская железная дорога. Многие игроки, намеренно или случайно, своим участием в турецких проектах поддерживают Анкару в ее стремлении к лидерству.

Переживаемые Турцией перемены по-разному объясняются политологами и экспертами. Одна из наиболее распространенных аналитических моделей — стремление свести общественно-политическую трансформацию Турции к производным процессам евроинтеграции. Турция не одно десятилетие состоит во многих общеевропейских международных организациях, накопила большой опыт активной деятельности в таких структурах, как НАТО и Совет Европы, ОЭСР и ОБСЕ, Европейский банк реконструкции и развития. Это обстоятельство, казалось бы, должно было способствовать благоприятной реализации проекта евроинтеграции и вступления в ЕС — значительная часть состоящих в ЕС стран в течение многих лет являются партнерами Анкары по НАТО, Совету Европы и другим аналогичным структурам и должны, по идее, поддерживать устремления Турции в ЕС. Ведь согласно концепции институциональной социализации, пытающейся объяснить многообразие практик международных организаций в деле продвижения демократии, государства, особенно новые или переходящие к демократии западного типа, социализируются в мировом сообществе наподобие того, как социализируется индивид. Следуя этой логике, членство государства в одной международной организации должно формировать «правильную» модель политического поведения, которая способствует дальнейшему включению его в орбиту связанных международных структур. В случае взаимоотношений ЕС и Турции эта логика не сработала, и многолетняя успешная политическая социализация Турции в ключевых международных организациях не принесла ей заветного членства в ЕС, а последние годы не спасает даже от роста напряженности во взаимоотношениях с Брюсселем[7]. За без малого три десятилетия, которые минули с момента подачи официальной заявки на членство в 1987 г., перспектива вхождения Турции в ЕС по-прежнему вызывает неоднозначную реакцию как европейской общественности, так и известных политиков и публичных фигур — достаточно вспомнить резкие высказывания на этот счет и экс-президентов Франции Валери Жискар д’Эстена и Николя Саркози, и немецких высокопоставленных политиков, как Ангела Меркель и Эдмунд Штойбер, и европейских религиозных лидеров, как папа Бенедикт XVI.

Несмотря на отчуждение Турции, столь явно проявившееся в рамках переговорного процесса с Брюсселем, участие страны в таких структурах, как НАТО, ОЭСР, ОБСЕ и ЕБРР, в целом всегда оценивалось как достаточно продуктивное. Если посчитать суммарную длительность членства Турции в наиболее значимых общеевропейских международных организациях — НАТО (с 1952 г.), Совет Европы (с 1949 г.), ОБСЕ (с 1973 г.), ОЭСР (с 1961 г.), Европейский таможенный союз (с 1995 г.), ВТО (с 1995 г.), ЕБРР (с 1991 г.), Западноевропейский союз (с 1992 г.), Европейское космическое агентство (с 2004 г.), — то по этому показателю Турция ненамного уступит странам «старой Европы» (Франции, Германии, Италии, Великобритании) и обгонит Швецию, Австрию, Испанию, Финляндию, не говоря уже о Польше, Словакии, Латвии, и других странах Центральной и Восточной Европы. Конечно, в этих статистических показателях невозможно отразить качественные характеристики активности участия страны в деятельности конкретной организации, равно как и пассивность самой структуры (например, ЗЕС по сравнению с НАТО или СЕ). Однако эти цифры тоже весьма красноречивы. Турция обладает сопоставимым по длительности опытом членства в наиболее важных общеевропейских структурах — Совете Европы, ОЭСР, ОБСЕ и НАТО — со странами-основателями ЕС — Францией, Бельгией, Германией, Италией. Примечательно, что Турция входила в число стран-основателей Совета Европы, ОБСЕ и ОЭСР, однако в НАТО Анкару приняли лишь в 1952 г. ФРГ вступила в НАТО еще позже, в 1955 г., и в Совет Европы вошла только в 1950 г. Получается, что у Турции формально больший опыт членства в общеевропейских институтах, чем у Германии. Эти факты давно уже стали лейтмотивом публичных выступлений турецких политиков, отстаивающих право Анкары на членство в ЕС, подобно тезису о культурной инаковости Турции для Европы, навязшему в зубах европейских политиков[8].

Год от года Турция наращивает свой опыт работы в общеевропейских международных организациях, что при этом слабо коррелирует с уровнем поддержки ее европейских амбиций. Однако у столь продолжительного процесса международной социализации Турции есть еще одно важное измерение — внутриполитическое: насколько повлияло сотрудничество с западными международными организациями на характер политического развития Турции и вектор общественной трансформации?

Членство в главных общеевропейских международных организациях, ориентированных на стандарты «хорошего» или эффективного управления (good governance), т. е. наличие транспарентности и отчетности, верховенства права и активного участия граждан в политической жизни страны, не помешало Турции стать чемпионом по количеству военных переворотов среди европейских стран (в 1960 г., 1971 г., 1980 г. и условно — в 1997 г., когда под давлением военных законно избранное правительство Неджметина Эрбакана было вынуждено уйти в отставку). Конечно, с приходом в 2002 г. к власти ПСР, активно включившейся в процесс европеизации турецкого законодательства и политической системы, ситуация скорректировалась, особенно после конституционных поправок 2010 г. и судебных разбирательств по делу «Эргенекон» и аналогичным процессам.

В области защиты прав человека — еще одной важной составляющей западной демократии и одной из базовых ценностей всех европейских международных организаций — Турция за годы членства в общеевропейских структурах не смогла добиться существенного прогресса. В 2006 г. правозащитная организация «Human Rights Watch» резко критиковала Анкару за чрезмерное применение силы при разгоне демонстраций курдов, полицейский произвол, пытки заключенных, умаление прав курдов на использование родного языка, а в докладе 2014 г. — за необоснованное расширение полномочий полицейских, ограничения свободы слова и собраний, злоупотребления в использовании закона о борьбе с терроризмом. До сих пор так и не упразднена печально известная ст. 301 Уголовного кодекса, предусматривающая наказание за оскорбление органов государственной власти и национальных чувств, по которой в свое время были осуждены и нобелевский лауреат Орхан Памук, и известный журналист Грант Динк. Единственное, что удалось сделать — внести изменения в текст статьи, заменив в 2008 г. оскорбление «турецкости» (Turkguluk) на оскорбление «турецкой нации» (Turk Milleti), и ввести процедуру обязательного утверждения соответствия преступления и статьи со стороны министра юстиции. В этом же ряду — развертывание репрессий против политических оппонентов и рост числа «узников совести» и «государственных преступников» в 2008-2013 гг. и другие очевидные отступления от принципов либеральной демократии, масштабы которых даже обеспокоили Еврокомиссию.

С точки зрения социализации в рамках международных организаций нерешенность проблемы Кипра — тоже пример сбоя во внедрении норм западной демократии и нарушение принципа взаимоуважения в рамках общеевропейских структур. Ведь Анкара не признает Республику Кипр, несмотря на то, что обе страны состоят и, по идее, должны сотрудничать в рамках и ООН, и Совета Европы, и ОБСЕ, и ЕБРР. Не случайно кипрский вопрос формально стал одной из фундаментальных преград на пути Турции в ЕС.

Однако наряду с примерами ограниченности влияния международных организаций на демократическое развитие Турции существуют сферы, в рамках которых удалось достичь видимого прогресса. В частности, это ревизия военно-гражданских отношений. Политическая активность военной элиты изначально входила в число черт национальной политической культуры, от которых необходимо было избавиться в рамках внедрения норм западной демократии[9]. Западные политики никогда не скрывали своей досады по поводу многочисленных случаев вмешательства военных в политику. Достаточно вспомнить, как в 1969 г. Совет Европы даже предпринял попытку исключить из своих рядов Грецию, где в результате переворота установился авторитарный режим «черных полковников», открыто попиравший демократические принципы. Тогда Греция была вынуждена добровольно приостановить членство в Совете Европы, чтобы потом туда вернуться после восстановления демократии. Турцию не стали исключать из СЕ после переворота 12 сентября 1980 г., однако ее членство в ПАСЕ было приостановлено до тех пор, пока военные не передали власть гражданскому правительству. И хотя членство в ПАСЕ никогда не несло в себе реальных экономических преференций, руководство страны очень четко восприняло сигнал, призывающий Турцию оставаться частью «демократической и свободной Европы». Иными словами, даже нарушая нормы западной демократии, турецкие политики были склонны оглядываться на Европу и дорожить членством в общеевропейских международных организациях.

Исторически взаимоотношения Турции с европейскими структурами в целом и ЕС в частности развивались по сложной траектории. Поэтому и динамика влияния ЕС на процесс демократизации и либерализации общественно-политической жизни в Турции отличается волнообразным характером.

Хельсинкский саммит ЕС 1999 г., на котором Турция получила официальный статус страны-кандидата, можно считать не только важной вехой в отношениях Анкары и Брюсселя, но и отправной точкой для роста влияния ЕС и европейских институтов на внутриполитическую повестку дня в Турции. Статус страны-кандидата сам по себе представлял мощный побудительный импульс для проведения демократических преобразований и доведения существующих общественных, правовых и политических институтов до европейского уровня. Однако реализация дорожной карты реформ, сверстанная в соответствии с Копенгагенскими критериями, оказалась под угрозой свертывания уже к середине 2000-х гг., когда формально были заморожены едва начавшиеся переговоры о вступлении Турции в ЕС, а сама политика кондициональности Брюсселя, традиционная в отношении стран-кандидатов, стала стремительно терять доверие в глазах как простых граждан, так и политической элиты Турции. И несмотря на это, реформы, которые условно можно обозначить очередной волной «европеизации» (поскольку цивилизационная модель Европы выступала отправной точкой преобразований для Турции, начиная с «эпохи тюльпанов» XVIII в.), не были приостановлены. Они лишь приобрели сегментарный характер, сохранив прежнюю динамику там, где это было выгодно действующей власти. Сложившуюся начиная с середины 2000-х гг. ситуацию нельзя объяснить инерцией переговорного процесса с ЕС, очевидно, что административно-политические преобразования 2000-х гг. — не только производная политики кондициональности, а процесс, детерминированный комплексом внутренних факторов. Если рассматривать новую волну «европеизации» не только как программу политической «революции сверху», но и как ответ на запрос общества на либерализацию, то ключевыми драйверами реализации реформ могут выступать именно гражданское общество и его институты (неправительственные организации, бизнес-ассоциации, независимые СМИ, политические партии и т. д.).

Уровень влияния ЕС на внутриполитические процессы в Турции последние годы демонстрирует нисходящую траекторию. На первое место в условной иерархии негативных факторов этого процесса можно поставить позицию Брюсселя по отношению к Турции, которую можно охарактеризовать как политическое отчуждение, «усталость» ЕС от пятого — самого масштабного в истории — расширения 2004-2007 гг., а также спад в мировой экономике, начавшийся с кризиса в финансовом секторе США в 2007-2008 гг.

Здесь и вошедший в арсенал европейских политиков тезис о допустимых «пределах расширения» ЕС, ссылка на который фигурирует даже в принятых Еврокомиссией в 2005 г. «переговорных рамках» для Турции. Постоянный акцент на «не ограниченный по времени» переговорный процесс для стран-кандидатов и перспектива «перманентных законодательных дерогаций» и коррекции достигнутых договоренностей сделали крайне неясной перспективу вступления Турции в ЕС. Все это закономерно привело к снижению непосредственного влияния Брюсселя на внутриполитическую повестку дня в Турции, утрате доверия к ЕС и его «политике кондициональности», а также скорректировало динамику административно-политических реформ в Турции.

Второй по значимости негативный фактор — кипрский вопрос, ставший одним из главных формальных препятствий на пути евроинтеграции Турции (даже несмотря на то, что его решение не фигурировало в перечне критериев для вступления Турции в ЕС). Подписанный в 2005 г. «Дополнительный протокол» к Анкарскому соглашению между Турцией и ЕЭС 1963 г., который предусматривал открытие морских портов и воздушного пространства для греческого Кипра, на тот момент уже вошедшего в ЕС, так и не был ратифицирован турецким парламентом. Турция отказалась открывать свои морские порты для кораблей Республики Кипр, поскольку Брюссель не выполнил свои обещания по отношению к туркам-киприотам, поддержавшим «план Анна на» на референдуме 2004 г. В результате в декабре 2006 г. Еврокомиссия заморозила открытие восьми «глав» для переговоров с Анкарой, поставив условие, что ни одна из 35 «глав» не может быть предварительно закрыта до тех пор, пока «Дополнительный протокол» не будет ратифицирован и вступит в силу. И на сегодняшний день лишь одна из этих «глав», касающаяся «науки и исследований», условно «закрыта»[10].

Еще одним фактором стагнации отношений Анкары и Брюсселя можно считать позиции лидеров Германии и Франции, открыто выступающих против полноформатного членства Турции в ЕС. В 2005 г. канцлер Германии Ангела Меркель выдвинула идею «привилегированного партнерства» как модели особых взаимоотношений ЕС и Турции и даже пыталась ввести ее в повестку дня переговоров Брюсселя и Анкары, однако это не было реализовано, и Германия не стала блокировать переговорный процесс. В самой Турции инициированные Германией дискуссии о «привилегированном партнерстве» вместо полноправного членства были восприняты крайне болезненно, способствовали росту евроскептицизма — многие увидели в этом явное нарушение договоренностей и предвзятость по отношению к Турции, что серьезно дискредитировало ЕС в глазах турецкого общественного мнения. В 2007 г. победивший на выборах президента Франции Николя Саркози также занял откровенно антитурецкую позицию в ЕС: Франция заблокировала еще четыре «главы» переговорного процесса ЕС — Турция. Однако с приходом к власти социалиста Франсуа Олланда в 2012 г. Франция заняла более взвешенную позицию по отношению к Турции. Резкий контраст в отношении ЕС к странам Центральной и Восточной Европы и оказываемая им масштабная материальная поддержка как на стадии подготовки к вступлению, так и после создавали ощущение, что к Турции ЕС относится предвзято, а его политика по отношению к Турции, по сути, носит дискриминационный характер. Эти настроения явно не способствовали консолидации проевропейски настроенной части политической элиты Турции, равно как и тех, кто поддерживал либеральные реформы.

Однако было бы неправильным списывать снижение влияния ЕС как драйвера общественно-политической трансформации Турции исключительно на внешние обстоятельства. Одним из наиболее весомых внутренних факторов этого процесса можно считать трансформацию режима правящей ПСР Эрдогана. Первые однопартийные правительства, сформированные победившей на выборах 2002 г. ПСР, использовали европеизацию как нормативный политический контекст для программы внутриполитических реформ и основу ревизии внешнеполитических стратегий. Последующие выборы 2007 и 2011 гг. показали рост электоральной поддержки ПСР, основанной на успехах экономического развития страны и укрепления ее влияния как региональной державы. Электоральный успех способствовал росту уверенности в собственных силах и наращиванию авторитарных тенденций. Сама природа однопартийного правительства содействовала этому, облегчая осуществление реформ и формируя гораздо более благоприятный экономический климат.

В результате Турция смогла добиться достаточно высоких показателей ежегодного экономического роста, что резко контрастировало с серьезной экономической рецессией во многих странах ЕС после 2008 г. Как следствие — правительство ПСР почувствовало в себе силы уйти от жесткой привязки реформ к требованиям ЕС. В общественном сознании политическая элита последовательно старалась укрепить мысль о самоценности реформ: о том, что цель проводимых преобразований — отнюдь не вступление Турции в ЕС, а повышение уровня жизни граждан безотносительно перспектив вступления в объединенную Европу. Кроме того, во второй половине 2000-х гг. Турция стала наращивать свое влияние в регионе Ближнего и Среднего Востока. Возросшие амбиции регионального лидерства и уверенность в собственных экономических силах привели к тому, что прежнее обаяние и привлекательность ЕС ощутимо ослабли как в общественном мнении, так и среди политической элиты. И хотя правительство ПСР и лидеры правящей партии постоянно публично подчеркивали неизменность курса на вступление в ЕС, от прежнего энтузиазма мало что осталось. Как следствие, общая динамика либерализации замедлилась, а реформы продолжились лишь в сферах, где это отвечало интересам правящей элиты. Так, если реформы военно-гражданских отношений продолжились с прежней скоростью, то либерализация свободы слова и прессы была заморожена.

Еще один важный фактор, влияющий на снижение влияния ЕС, — степень эффективности государства, играющей первостепенную роль в осуществлении институциональной либерализации в соответствии с требованиями ЕС. Эффективность государства тесно завязана на уровень внутриполитической напряженности — соответственно, и «цена» демократических преобразований резко повышается в условиях эскалации террористических угроз, поскольку террористические атаки, по своей сути, ставят под сомнение политическую дееспособность и эффективность действующей власти. Так, активизация Рабочей партии Курдистана в 2005 г. и рост террористической активности в 2007 г. сузили коридор политического маневра правительства Эрдогана, поскольку поставили под угрозу и территориальную целостность страны, и легитимность действующей власти.

Не случайно в ежегодном докладе Еврокомиссии о продвижении Турции по пути реформ за 2012 г. особо отмечалась важность решения «курдского вопроса», который характеризовался как «главный вызов турецкой демократии». А в одном из последних подобных докладов позитивно оценивался «запущенный правительством процесс мирного урегулирования, нацеленный на прекращение насилия и терроризма на юго-востоке Турции и выработку решения «курдской проблемы»».

Отдельно в длинном перечне факторов деградации ЕС как драйвера преобразований можно выделить нисходящий уровень поддержки самой идеи вступления в ЕС среди значительной части населения Турции. На контрасте с началом 2000-х гг., когда в Турции отмечалось наличие широкого общественного консенсуса по вопросу как вступления Турции в ЕС, так и необходимости масштабных административно-политических реформ, к концу 2000-х гг. стихийно возникшая проевропейская коалиция дала трещины на фоне роста евроскептицизма. Если в 2004 г. более 75% населения Турции позитивно рассматривали вхождение страны в ЕС, то в 2011 г. этот показатель снизился до 48%, а социологический опрос «Евробарометра» конца 2014 г. показал, что всего 28% граждан Турции поддерживают вступление страны в ЕС. Однако, несмотря на скепсис в отношении Брюсселя и его политики, Европа как цивилизационно-культурная сущность и модель развития не просто сохранила свое значение, но гораздо интенсивнее стала использоваться в качестве референсной точки в оценках реформ, политического режима или стандартов повседневной и общественной жизни.

Литература

[1] Ульченко Н.Ю. Экономическая география Турции. М: Ключ-С, 2014. – 342 с.

[2] Коростиков М. Почему Турции не место в Евросоюзе [Электронный ресурс] // Коммерсант.Ru. — 05.09.2017.

[3] Корсунский С. Конфликт между Турцией и Европой: причины и последствия [Электронный ресурс] // Segodnya.ua. — 13.03.2017.

[4] Кутейников А. Демократизация в приоритетах международных организаций // Международные процессы. Том 10. № 1 (28). — 2015. — С. 66.

[5] Шлыков П.В. Амбивалентность «мягкой» силы ЕС в развитии сферы гражданского общества в Турции // Актуальные проблемы Европы, № 3. 2014. — С. 97-135.

[6] Yilmaz G. From EU Conditionality to Domestic Choice for Change: Exploring Europeanization of Minority Rights in Turkey // Turkey and the European Union Processes of Europeanisation. Farnham, UK: Ashgate, 2015. P. 124.

[7] Кудряшова Ю. С. Турция и Европейский союз: история, проблемы и перспективы взаимодействия. М., 2014. С. 194-212.

[8] Шлыков П.В. Курдский вопрос в Турции: на пути к разрешению конфликта? // Перспективы. Сетевое издание Центра исследований и аналитики Фонда исторической перспективы (2013) (www.perspektivy.info).

[9] Шлыков П.В. Военная элита в политической системе Турецкой Республики // Элиты стран Востока. М., 2013. —  С. 31-60.

[10] Шлыков П.В. Турция после выборов 2011 г.: парадоксы политического развития // Вестник Московского университета. Серия 13 «Востоковедение». 2014. — № 3. — C. 3-28.

Прикрепленные файлы:

f1951549cecb1da9