Традиции Н.В. Гоголя в произведениях Ф.М. Достоевского второй половины 1850-х годов. Часть 2

 

Глава II. Повесть Ф.М.Достоевского “Село Степанчиково и его обитатели» как пародия на “Выбранные места из переписки с друзьями” Н.В.Гоголя.

2.1. Фома Опискин как новый тип героя.

“Этот роман, конечно, имеет величайшие недостатки и главное, может быть, растянутость; но в чем я уверен, как в аксиоме, это то, что он имеет в то же время и великие достоинства, и что это лучшее мое произведение. Я писал его два года (с перерывом в средине «Дядюшкина сна»). Начало и средина обделаны, конец писан наскоро. Но тут положил я мою душу, мою плоть и кровь…”^[1], — такие слова писал Ф.М. Достоевский о произведении, которому посвящена данная глава — “Село Степанчиково и его обитатели (из записок неизвестного)”.

Произведение увидело свет в конце 1859 -ого года. В определении жанра своего детища писатель довольно долго колебался: в своих письмах не только в период самой работы, но и некоторое время спустя Достоевский называл “Село…” то “романом”, то “повестью”, “не придавая еще в то время особого значения вопросу о различии этих терминов (Письма, I, 241—249; II, 589)”^[2]. Однако на фоне дальнейшего творчества Федора Михайловича и развития русского романа в 50-е годы XIX-ого века в целом, современники восприняли новое произведение именно как повесть. Причиной тому послужили небольшой объем “новинки” и, конечно же, более частная и узкая, чем в больших романах, общественная проблематика. Кроме того, произведение представляло собой некий “психологический этюд”^[3], в котором анализируется один сложный характер, что скорее характерно для жанра повести.

Задумывая повесть, Достоевский ставил своей задачей показать читателям “два серьезные характера”^[4], которые доселе “плохо были указаны русской литературой^[5]. В итоге, по мнению самого автора, получились совершенно новые образы, “небывалые нигде”^[6]. Имеются в виду полковник Ростанев и Фома Фомич Опискин. По поводу возникновения личности последнего среди критиков-литературоведов разгорелись нешуточные споры.

Чем же интересен образ Фомы Фомича? Что это за фигура?  Опискин открывает собой тему приживальщика, который всеми правдами, а чаще неправдами старается утвердиться в этой жизни.  По мнению Л. Гроссмана, непосредственным предшественником Опискина является заносчивый музыкант Ефимов из ранней повести “Неточка Незванова”. В своей книге, посвященной жизни Ф.М. Достоевского, исследователь употребляет одинаково нелицеприятные выражения для описания обоих персонажей: Ефимов — “вольнонаемный разночинец, позволяющий себе широко проявлять свой невыносимый, заносчивый и дерзкий нрав; это аморальнейшая личность и даже «грязный» субъект”; “Фома Опискин отвратителен; <…> Это моральный и физический выродок. Грязное невежество в нем сочетается с презренным низкопоклонством, злобствующая зависть — с жестоким тиранством”^[7]. С момента выхода в свет новой повести данный тип героя прочно входит в цепь создаваемых Достоевским образов, “вплоть до “Братьев Карамазовых”, до “господина в поношенном костюме” — приживальщика-черта”^[8]. Сам писатель утверждал, что изобразил характер вполне типический, представленный безукоризненно. Как показывает повесть, ущемленное человеческое “я”, да еще находящееся в зависимом материальном положении приживальщика, способно на многое. Оно “переходит в агрессивную форму утверждения себя, перерастает в неограниченный деспотизм, в утонченную тиранию, в наслаждение властью над другими и унижение других”^[9]. При этом, Фома Опискин — личность все-таки незаурядная, талантливейшая. Правда, талант этот вовсе не в литературном даровании, как утверждал сам герой, а в блестящем умении манипулировать людьми. Возвести свою личность в культ и заставить других этому культу поклоняться — утонченнейшее ханжество, святотатство, садизм, если хотите. Однако даже для таких низких проделок необходим талант, и герой Достоевского им обладал. Н.К. Михайловский назвал такой тип персонажа интереснейшим “экземпляром волчьей породы”^[10].

Фома не просто лицемер, а его поведение не пустое фарисейство. “В безмерном самоупоении он искренне считает самого себя святым и благодетелем рода человеческого”^[11]. Этот “психологический факт — безмерность самолюбия в человеке”^[12] Ф.М. Достоевский делает одним из краеугольных камней в своих последующих произведениях, а образ Фомы Опискина трансформируется, приобретая новые черты. Так, Лебедев в романе “Идиот”, несомненно, рожден от героя “Села Степанчиково”: “…оскорбите тщеславие которого-нибудь из сих бесчисленных друзей человечества, и он тотчас же готов зажечь мир с четырех концов из мелкого мщения, — впрочем, так же точно, как и всякий из нас, говоря по справедливости, как и я, гнуснейший из всех, ибо я-то, может быть, первый и дров принесу, а сам прочь убегу”^[13].

2.2. Интерпретации пародийного пласта повести.

Жаль, что такое понятие, как “интертекстуальность” в литературоведении употребляют только по отношению к модернистским и постмодернистским текстам. Иначе можно было бы смело заявить, что “Село Степанчиково и его обитатели” — повесть, пронизанная интертекстуальными мотивами, ведь в ней мы видим отсылки к современникам и писателям-предшественникам Достоевского практически на всех уровнях текста. С одной стороны, ничего необычного в этом нет. Реминисценции, упоминания современников, цитации и разного рода заимствования были излюбленными приемами многих писателей еще до возникновения данных терминов. Однако род такого обращения в рассматриваемом нами произведении далек от тривиальности и потому достоин нашего отдельного внимания.

После своего выхода в свет повесть была принята современниками совершенно по-разному, а вопрос о том, как воспринимать одного из основных ее героев — Фому Опискина — не имел однозначного ответа. Так, например, писателю А.Н. Плещееву “Село Степанчиково…” откровенно не понравилось. Назвав прочитанную историю “придуманной” и “ходульной”^[14], поэт выявил среди героев лишь одно “живое лицо” — Ростанева. А.А. Краевский, которому Достоевский лично отправлял рукопись произведения, напротив, был приятно удивлен стараниями писателя, а его Опискин напомнил издателю Гоголя “в грустную эпоху его жизни” ”^[15].

 

2.2.1. Фома как пародия на автора “Выбранных мест” в трактовке Юрия Тынянова.

Был поднят вопрос о том, а не пародию ли “нарисовал” Ф.М. Достоевский на Н.В. Гоголя, которого многие почитали за его учителя по творчеству. Наиболее основательно данную тему исследовал Ю. Тынянов, определивший всю повесть как пародийную.  В своей работе “Достоевский и Гоголь (к теории пародии)” он доказывает, что у данного произведения есть “второй план”, ограниченный вполне определенной книгой — “Выбранные места из переписки с друзьями” Н.В. Гоголя. Главным пародийным образом стал один из основных героев — Фома Фомич Опискин, явившийся карикатурной зарисовкой, собственно, Николая Васильевича.

Почему же именно Гоголь стал прототипом для столь несимпатичного (по мнению большинства) персонажа? Неужели настолько претило Достоевскому звание “ученика” великого мастера сатиры, что он сам решил написать блестящий “пасквиль” на своего названого “учителя”? Мы помним, что и отношение писателя к “Выбранным местам..” было далеко не однозначным: он видел в “завещании” Гоголя  как искренность и талант, так и слабости, “уклонения” (см. I главу). Конечно, в решении литературоведческих проблем нельзя упускать человеческий фактор, однако Ю. Тынянов не считает его решающим в данном вопросе.

Критик считает, что пародийность повести исходит далеко не из враждебности Федора Михайловича к художественному завещанию Гоголя или к личности самого писателя. Дело в том, что сама природа пародии как приема рождается вовсе не из ненависти или желания обидеть, насолить. Еще в начале XX-ого века советский филолог-антиковед Ольга Фрейденберг в своей работе, посвященной теории пародии, писала, что “она была заложена не на шутке или подражании, а на смежности с возвышенным <…> первоначально пародировалось именно все самое священное — боги и культ <…> идея удвоения, т. е. введения второго аспекта, и составляет природу всякой пародии. <…> И все-таки это только изнанка, которая и есть природа пародии, как вывернутой наизнанку песни; но ведь, не правда ли, на оборотной ее стороне всегда лежит ее лицо подлинное, ее осмысленность и ее сущность. <…> единство двух основ, трагической и комической, абсолютная общность этих двух форм мышления, — а отсюда и слова и литературного произведения, — внутренняя тождественность — вот природа всякой пародии в чистом ее виде. <…> Пародия есть архаическая религиозная концепция “второго аспекта” и “двойника”, с полным единством формы и содержания^[16]”. Итак, исходим из того, что именно дуальная природа пародии сделала ее ценным приемом для Достоевского.

Основываясь на этой гипотезе и немного отойдя от идеи Юрия Тынянова, можно предположить, что изобразить так своего героя Достоевскому навеяли именно гоголевские произведения. Ведь для автора “Мертвых душ” все его отрицательные герои были лишь изнанкой соответствующих добродетелей, как бы кривым их зеркалом. Вспомним концепцию В.В. Розанова, по которой все гоголевские персонажи есть лишь гипертрофированная карикатура.

Надобно опуститься на самое дно, умереть, чтобы потом подняться и воскреснуть. Об этом писал Гоголь: “О, как нам нужны беспрестанные щелчки, и этот оскорбительный тон, и эти едкие, пронимающие насквозь насмешки! На дне души нашей столько таится всякого мелкого, ничтожного самолюбия, щекотливого, скверного честолюбия, что нас ежеминутно следует колоть, поражать, бить всеми возможными орудиями, и мы должны благодарить ежеминутно нас поражающую руку”. Чтобы обратить человечество к прекрасному, надо сначала показать всю глубину его мерзости.  Может, ту же самую идею несет и образ Опискина у Достоевского? Писатель вполне по-гоголевски показал “пошлость пошлого человека, чтобы вся та мелочь, которая ускользает от глаз, мелькнула бы крупно в глаза всем”. В таком случае им использовался лишь художественный прием, и о том, что Фома — пародия на Гоголя, говорить не совсем правомерно.

Но вернемся к работе Тынянова. По мнению литературоведа-формалиста, в своей повести Достоевский пародирует именно характер и идеи Гоголя времен создания его “Выбранных мест из переписки..”. Действительно, Фома представляет себя как литератора, проповедника и нравственного учителя. Мы видим, что в доме Ростанева он ценный гость, “великий человек”, действия которого всегда и во всем должен сопровождать комфорт. Генеральша неустанно потчует его чаем, маленького Илюшу учат, как учтиво вести себя при встрече с Фомой Фомичом в стенах дома, а рядом с его рабочим кабинетом (в котором, к слову сказать, ни строчки путной написано не было), всегда блюлась тишина. Что мы видим в “Выбранных местах…”: “Знаю, что мне случалось многим наносить неприятности, иным, быть может, и умышленно. Вообще в обхождении моем с людьми всегда было много неприятно-отталкивающего. <…> Отчасти же это происходило и от мелочного самолюбия, свойственного только таким из нас, которые из грязи пробрались в люди и считают себя вправе глядеть спесиво на других”. То, что Гоголь с горечью приписывает своему характеру, тихо лелеет в себе Опискин Достоевского.

Даже наружно Фома Фомич как будто списан с великого писателя! Сам Гоголь писал о себе: “приземист и невзрачен”, — Аксаков вспоминает, что Николай Васильевич был белокур. Читаем описание нашего героя в повести: Фома “был мал ростом, белобрысый, с горбатым носом”.

Совсем прозрачным в контексте данной пародии является образ некоего монументального труда, который и “оригинал”, и “прототип” намереваются оставить после себя. Опискин задумал написать “одно глубокомысленнейшее сочинение в душеспасительном роде, от которого произойдет всеобщее землетрясение и затрещит вся Россия. И когда уже затрещит вся Россия, то он, Фома, пренебрегая славой, пойдет в монастырь и будет молиться день и ночь в киевских пещерах о счастии отечества”. Соответствующая цитата из  “Выбранных мест…” не позволяет нам сомневаться в том, что эфемерный труд Опискина — пародия на задуманную Гоголем “Прощальную повесть”: “Завещаю всем моим соотечественникам (основываясь единственно на том, что всякий писатель должен оставить после себя какую-нибудь благую мысль в наследство читателям), завещаю им лучшее из всего, что произвело перо мое, завещаю им мое сочинение, под названием “Прощальная повесть”. <…> Его оставляю им в наследство. <…> Я писатель, а долг писателя — не одно доставленье приятного занятья уму и вкусу… Может быть, “Прощальная повесть” моя подействует сколько-нибудь на тех, которые до сих пор еще считают жизнь игрушкою, и сердце их услышит хотя отчасти строгую тайну ее и сокровеннейшую небесную музыку этой тайны”. Там же Гоголь пишет о своем желании отправиться в Святую Землю для молитвы у Гроба Господня.

Достоевский постарался, чтобы и речь Опискина соответствовала речи его прототипа. Монологи героя Достоевского пародируют как стиль речи, так и смысловую составляющую “Выбранных мест из переписки с друзьями”. Для сравнения предлагается следующая таблица:

*Цитаты приведены по работе Ю.Тынянова^[17]

Наслоение вопросов в речи Фомы Фомича прямо копирует стиль гоголевской речи в его последнем творческом “завещании”.  Пародированию подвергаются и многие словесные образы, например:

 

Пародируется и тавтология Гоголя: в приведенных выше примерах несложно заметить постоянные повторы в речи Фомы Фомича. То же у Гоголя: “Вы очень односторонни, и стали недавно так односторонни; и оттого стали односторонни, что, находясь на той точке состоянья душевного, на которой теперь стоите вы, нельзя не сделать односторонним всякому человеку”.     Таким образом, Тынянов доказывает свою теорию пародии, основываясь на самих текстах, их сопоставлении. К тому же приведенные в таблицах отрывки еще раз подтверждают мысли критика, приведенные нами в первой главе, о том, что “Достоевский определенно “отправляется от Гоголя”, перебирая его различные приемы, комбинируя гоголевский стиль”.

 

2.2.2 “Спаситель” Фома А.Л. Ренанского

Исследователь “Села…” А.Л. Ренанский в одной из своих статей называет Фому «пророком нравственного возрождения». Неужели критику так по душе пришелся этот нелюбимый многими персонаж или в том звании, которым он наделил нашего героя, проскальзывает едкая ирония?

Фома Фомич Опискин представляет собой тип «моралиста-спасителя», который главною и единственной целью своей жизни почитает чтение ближним проповедей нравственного характера. Конечно, Опискин в данном плане чистой воды «мошенник», самозванец, ведь, как мы знаем из его биографии, сам герой далек от праведной жизни, зачастую поступает противно законам морали, а значит, претендовать на роль мессии точно не может. Однако Ренанский объясняет нам свою мысль так: образ Фомы реализует собой «вечные мессианские притязания отечественного литератора на роль непререкаемого истолкователя воли Божьей и судии дел человеческих, не говоря уже о государственных должностях учителей жизни или инженеров человеческих душ». ^[18] Иными словами, исследователь видит Н.В. Гоголя прямым прототипом для образа героя Достоевского.

Доказательства того, что Фома мнит себя личностью исторически важной, мы уже приводили выше (пишет труд, от которого “затрещит вся Россия”, ему по ночам является некий человек с крыльями и т.д.). Однако несмотря на весь “мессианский пафос” и комические положения, в которых Опискин частенько оказывается, именно его устам Достоевский доверяет один из самых важных монологов в повести (отрывок “Я хочу любить, любить человека…”, приведенный выше). Действительно, в данном контексте эта тирада воспринимается читателем как “пошлое актерство”^[19], фарс, однако нельзя не увидеть здесь и более глубокой, подтекстовой составляющей. Она уходит как в прошлое (Ренанский приводит в пример знаменитую доктрину Тартюфа о человеке), так и в будущее (вспомним монолог Сатина из драмы “На дне”: “Человек — это звучит гордо!…”). Можно сказать, что этой тирадой героем был затронут один их архетипических пластов не только российского, но всеобщего, человеческого бытия. В подобном использовании пародия показывает свою позитивную “изнанку”.

Для исполнения такой важной миссии Достоевскому необходимо было найти человека высокодуховного, чьи мысли также были заполнены поиском христианского идеала, человека, в какой-то мере являющимся проповедником своих идей. Возможно, мы поспешим с этим выводом, но кто, как не Н.В.Гоголь, с его исповедальной книгой “Выбранные места..” мог лучше подойти для прототипа главного героя?

2.2.3. Опискин — “карнавальный король”

М.М. Бахтин в своей работе “Проблемы поэтики Достоевского” говорит о внешней карнавализации всего сюжета повести. Вся жизнь Степанчикова вертится вокруг шута-приживальщика Опискина: “Это жизнь, вышедшая из своей нормальной колеи, почти “мир наизнанку” <…> Все действие этой повести — непрерывный ряд скандалов, эксцентрических выходов, мистификаций, развенчаний и увенчаний”^[20]. И весь этот нескончаемый круговорот событий связан именно с Фомой Фомичем, за что Бахтин нарекает его настоящим “карнавальным королем”^[21].

Литературовед, как и его “коллега по цеху” Тынянов, видит в герое пародию на “Выбранные места…” Гоголя, а не на его самого. Однако М.М. Бахтин продвинулся немного дальше, утверждая, что данная повесть в принципе насыщена пародиями и полупародиями, которые “органически сочетаются с карнавальной атмосферой всей повести”^[22].  Так, он видит явные параллели между героем Достоевского и персонажем Мольера — Тартюфом. Данную точку зрения поддерживает и филолог Н.М. Чирков, который в своей работе о стилистике Ф.М. Достоевского относит “Село Степанчиково” к новой для того времени форме произведений — драматизированному роману, иными словами, роману-комедии: “Не говоря об огромной роли диалога <…> вырастающего за счет собственно повествовательной части, вся ситуация <…> глубоко комедийна”^[23]. Более того, повесть полна действия, которое носит характер “настоящей комедийной интриги”: мы видим резкое столкновение двух сторон, их противоборство — те, кто поддался обаянию Фомы, и тех, на кого его чары не имеют действия. “Повесть развивается от сцены к сцене, она полна острых сюжетных положений, глубоко сценических групповых картин”^[24]. Даже характеры героев не показаны “изнутри”, они также выявляются через их действия. Как в драматическом произведении, так и здесь картины пейзажа, внешнее пространство героев приобретают важное значение, “подчеркивают напряжение действия, акцентируют его ритм, его кульминацию”^[25]. Так, мы помним, что на протяжении всего повествования в Степанчикове царит теплая солнечная погода. Однако в кульминационный момент (сцена в гостиной) на небе собираются тучи, а когда Фому выталкивают из дому и вовсе разражается гроза.

Роль Опискина в доме Ростанева поразительна схожа с положением Тартюфа в семье Оргона. “Нельзя отрицать и внутреннего сходства личности Фомы и личности Тартюфа. Сходство произведений усиливается и тем, что генеральша-мать, стоящая горой за Фому, по своему самодурству явно соответствует госпоже Депериель”^[26].

Получается, что фигура Гоголя вовсе не является центральным прототипом для образа Фомы Опискина, который, если и вобрал в себя черты личности знаменитого писателя в последние годы его жизни, то представил их как буффонаду, подчеркнуто театрализовано. Ведь зрителю приятней смотреть на то, что ему уже хорошо знакомо, не так ли?

 

2.2.4 ”С мира по нитке” или Фома Опискин как собирательный образ

В настоящее время написано большое количество работ, авторы которых пытались решить, с кого же, простите за тавтологию, списан Опискин? Н.Н. Мостовская, например, считает, что Фома никто иной, как петрашевец, основываясь на упоминании автора о том, что герой, вследствие своих жизненных и, в частности, литературных неудач, примкнул “к той огромной фаланге огорченных, из которой выходят потом все юродивые, все скитальцы и странники”. А ведь Достоевский, как мы помним, входил в это общество. Более того, мы прекрасно помним и историю конца этого кружка. Чем не печальный повод написать горькую пародию на бывший когда-то идеал?

В.Н. Захаров отмечал, что “пародийный свод романа” не замыкается на одном имени Гоголя, что теория Тынянова — только начальная точка, а если “копнуть глубже”, то скорее окажется прав М.М. Бахтин, утверждающий, что повесть насыщена пародиями и отсылками к другим произведениям. Действительно, в образе Фомы современники Достоевского явно видели намеки на персонажей и Н. Полевого, и А. Писемского, Н. Карамзина, Барона Брамбеуса, А Дружинина, А. Афанасьева и др^.[27] Действительно, Достоевский, называя характер Опискина “типическим”, вполне мог “собрать” в него известных ему писателей, которые, (не забываем идею А.Л. Ренанского!) вечно притязают на некоторое проповедничество, мессианство.

Одновременно с этой точкой зрения, Захаров разрабатывал и мысль Н. К. Михайловского об автопародии. Многие биографы указывают на то, что отношения Опискина и Ростанева прямо повторяют отношения самого писателя и его друга барона А.Е. Врангеля. Исследователи указывают, что, несмотря на близкую дружбу, Федор Михайлович тяготился ролью приживальщика в доме богатого приятеля. В его записях к будущим повестям находим: “Знатный МГ, богатый и его пришлепник, будущий писатель, ездят”^[28]. В письме Майкову Достоевский признается, что “этот герой (Опискин) мне несколько сродни”. Литературный путь Фомы Фомича начинался непросто, он тоже “пострадал за правду”… Уж слишком явно эти описания жизни героя перекликаются с фактами биографии Федора Михайловича.

Далеко не последнюю роль для исследователей играют и воспоминания самого Врангеля о Достоевском. Если сопоставить их с монологами генерала Ростанева о Фоме, то мы ясно увидим, что образы книжных героев легко накладываются на пару двух друзей — писателя Достоевского и барона Врангеля.  “…Мы с ним сошлись, и я полюбил его очень. …Чрезвычайно много доброты, никаких особенных убеждений, благородное сердце, есть ум, — но сердце слабое, нежное, хотя наружность с первого взгляда имеет некоторый вид недоступности”, — именно такие строки отводятся Федору Михайловичу в письмах барона. “Писатель! образованнейший человек! благороднейшее лицо — словом…”^[29], — восклицает Ростанев в повести. Или вот еще один отрывок из реального письма: “Судьба сблизила меня с редким человеком, как по сердечным, так и умственным качествам … Ему я многим обязан, и его слова, советы и идеи на всю жизнь укрепят меня. С ним я занимаюсь ежедневно …Он человек весьма набожный, болезненный, но воли железной”^[30]. В повести: “В ученость же и в гениальность Фомы он верил беззаветно. … Нет, говорит, превосходнейший он человек …, он мне друг; он меня благонравию учит”.

Если характер Ростанева, который, по мнению самого же писателя, ему очень удался, он мог списать со своего лучшего друга: “…душа добрая, чистая, я уж не говорю, что он для меня столько сделал, показал мне столько преданности, столько привязанности, чего родной брат не сделает … до невероятности добрый”^[31]; о Ростаневе: “два слова о его характере: чрезвычайно много доброты»; «характер очень слабый”; “он был так добр, что в иной раз готов был решительно всё отдать по первому спросу и поделиться чуть не последней рубашкой с первым желающим”; “дядя был добр до крайности”; “конечно, он был слаб и даже уж слишком мягок характером”, — отчего же в роли Опискина, хотя бы отчасти, и не представить себя? Если представить, что Фома — это все-таки Достоевский, то можно представить образ героя как форму соединения Федора Михайловича с одним из своих любимых писателей (кем Гоголь, несомненно, являлся), ведь Опискин постоянно использует  гоголевские идеи и цитаты.

 

2.3. Откуда взялся Фома Фомич Опискин? Вопрос о происхождении имени.

Попробуем разобраться, почему для героя, собравшего в себе образы современных Достоевскому писателей, включая его самого, было выбрано такое имя? Есть ли и здесь какие-нибудь отсылки к Гоголю?

Начнем с самого простого — перевода. С еврейского “Фома” означает “близнец”, а “Толковая Библия Лопухина” указывает, что правильнее будет переводить это имя как “человек двоящейся природы”. Прекрасно. Во-первых, такое имя вполне оправдывает дуальный жанр пародии, а во-вторых, как нельзя лучше подходит к изображаемому Достоевским характеру, который, конечно, нельзя оценить однозначно. Возможно, что перевод данного имени как «близнец» воспринимается некоторыми в качестве доказательства того, что образ Опискина отчасти автобиографичен.

Если разобраться, сама природа имени двойственна. С одной стороны, имя “Фома” имеет религиозно-мистическое значение, напоминая об апостоле Фоме, вошедшем в историю теологии как “сомневающийся”. С другой стороны, “Фомка” — любимое прозвище для дурачков и шутов в народно-смеховой культуре. В повести Ф.М. Достоевского все эти стороны имени находят свое отражение: добрая часть домочадцев души не чает в Опискине, считая его чуть ли не святым. Да и сам герой, как мы выяснили ранее, вполне искренне причисляет себя к личностям особенным, возвышенным. Одновременно читатель понимает, что, в своем стремлении казаться человеком значительным, Фома смешон, и многочисленные критики не именуют его иначе, как “шут — приживальщик”.

Более того, Фома напоминает нам о еще одном гоголевском герое— Хоме Бруте. По мнению многих литературоведов, герой «Вия» олицетворяет собой человека в широком смысле слова, созданного по образу и подобию Божия. Если брать данный образ за основной прототип имени, то пародийный план персонажа продолжает работать. Ведь Опискин тоже своего рода типичный человек, только созданный по подобию многих современников Достоевского.

Однако если вопрос с именем имеет множественные варианты, то проблема возникновения фамилии и отчества героя напрямую отсылает исследователей к гоголевскому творчеству. В прошлом параграфе мы уже упоминали о приеме тавтологии, который писатель часто употребляет в своих произведениях, в том числе, давая имена своим персонажам. Этим же приемом пользуется в данном случае и Достоевский. Достаточно сравнить удвоенное использование одного имени — Фома Фомич — с формой имени Акакия Акакиевича из “Шинели”. Да и фамилия Фомы — “Опискин”  структурно сделана так же, как и “Башмачкин”.

В уже упоминаемом нами труде Юрий Тынянов развивает идею о разного рода масках, которыми Гоголь награждает своих персонажей. Для писателя это основной прием изображения людей. В данном случае нас интересуют именно словесные маски, создающиеся с помощью имен. Например, такой прием используется в фамилии помещицы из “Мертвых душ” — “Коробочка” — “где вещная метафора стала словесной маской”^[32]. В таких фамилиях, как “Земляника”, “Яичница” и др., важна их формальная сторона: несовпадение словесной маски по роду создает больший комический эффект. Словесной маской является и имя приведенного нами Акакия Акакиевича, где важна не семантика, а звуковая, фонетическая составляющая.

Подобное заимствование словесной маски в качестве имени героя у Достоевского сразу отсылает нас к Гоголю. Однако у Достоевского контрастный характер персонажа отчасти покрывает собой именную “маску”. К тоже же фамилия “Опискин” в контексте биографии Фомы Фомича оказывается практически говорящей, вещественной: он так и не написал ничего путного, одни «описки».

Любопытно, что само понятие “описки” как какого-то недоразумения, комической случайности, бессмыслицы очень важно для художественного мира Гоголя. Во многих произведениях писателя путаница и суматоха, вызванная нечаянной ошибкой, ослышкой, играет центральную роль в понятии эпизода или отдельного образа. Например, во второй главе поэмы “Мертвые души” Чичиков, спрашивая дорогу к поместью Манилова, путает название и вместо “Маниловки” произносит “Заманиловка”: “На вопрос, далеко ли деревня Заманиловка, мужики сняли шляпы, и один из них <…> отвечал: «Маниловка, может быть, а не Заманиловка?» — «Ну да, Маниловка». <…> —  «Направо», — сказал мужик. — «Это будет тебе дорога в Маниловку; а Заманиловки никакой нет. <…> Там прямо на горе увидишь дом, каменный, в два этажа, господский дом, в котором, то-есть, живет сам господин. Вот это тебе и есть Маниловка, а Заманиловки совсем нет никакой здесь, и не было”. Так в поэме появляется тема несуществующего пространства, перерастающая сюжетно в покупку героем душ несуществующих (именно это слово употребляет Чичиков в гостях у Собакевича, говоря о своем деле), и, наконец, апеллирует ко всему обществу, названному Гоголем “мертвым”, искусственным, в котором не осталось “живых”, горячих душ. Подобное использование комических недоразумений в произведениях Гоголя требует отдельного исследования, так как к этому приему писатель прибегает довольно часто. Так, в незаконченной пьесе “Тяжба” на духовном завещании вместо своего имени — “Евдокия” — героиня почему-то вывела “Обмакни”, а “Ревизор” и вовсе полностью построен на ошибке — принятии одного человека за другого.

Известно, что Зигмунд Фрейд, разрабатывая основы психоанализа, помимо сновидений большое внимание уделял так называемым ошибочным действиям, к которым как раз и относятся описки, оговорки и пр. То, что любая подобная ошибка является отражением нашего подсознания, показывает вытеснение чего-то неприятного, что не может быть высказано прямо из-за определенных социальных условностей, воспитания и т.д. Конечно, мы не призываем применять методы психоанализа при рассматривании гоголевских произведений. Однако нельзя отрицать, что приписывание гоголем своим персонажам подобных ошибочных действий несет в себе глубокий символический подтекст.

Учитывая вышесказанное, можно предположить, что и фамилия героя Достоевского – Опискин, — играя с гоголевским приемом, несет в себе упоминание о подобных ошибочных действиях персонажа. Наделив своего приживальщика подобной фамилией, Достоевский как бы оправдывает своего героя: все аферы и мелкие проделки Фомы — бессознательные, раз он “Опискин”, то и по жизни все его неблаговидные, неправильные поступки совершаются по рассеянности, а не по злому умыслу.

Итак, в данной главе мы исследовали историю возникновения у Ф.М. Достоевского такого типа героя, как Фома Опискин, а также постарались понять сам механизм использования пародии в повести “Село Степанчиково и его обитатели”.

Фома Фомич Опискин представил собой совершенно новый образ героя в творчестве Достоевского: он открыл тему приживальщика, который любой ценой старается добиться своего и утвердиться в этой жизни. Интересна точка зрения Н.К. Михайловского, который, проанализировав новый тип героя, делает вывод о том, что лицемерие и безмерное самолюбие в Опискине — не пустое фарисейство, а его “жестокий талант”^[33]. В своей одноименной работе критик выделяет “безмерность самолюбия в человеке” как неоспоримый “психологический факт”^[34], который стал одним из краеугольных камней в дальнейшем творчестве Достоевского. Образ Фомы Опискина “дал жизнь” таким будущим персонажам писателя, как, например, Лебедев (“Идиот”) и другим.

Новая повесть Достоевского была неоднозначно принята читающей публикой. Сразу после выхода новинки в свет многие заговорили о том, что Опискин напоминает Гоголя “в грустную эпоху жизни”^[35]. Подобные замечания открыли вопрос о намеренном пародировании Достоевским как нравоучительного пафоса поздних произведений Гоголя, так и самой фигуры писателя. Наиболее полное исследование, посвященное данной теме, принадлежит ученому-формалисту Ю. Тынянову, который доказал, что у “Села…” есть так называемый “второй план”, отсылающий нас ни к чему иному, как к “духовному завещанию” Н.В. Гоголя — “Выбранным местам из переписки с друзьями”.

Прежде, чем разбирать тыняновскую теорию пародии, мы решили выяснить вопрос и происхождении этого приема, обратившись к работе советского филолога-антиковеда О. Фрейденберг. Основываясь на изучении истории пародии, ученый доказывает, что любая пародия зиждится на идее удвоения, т.е. обязательно имеет второй аспект рассмотрения. Таким образом, пародия как прием рождается из взаимодействия двух начал: комического (шутка, осмеяние, подражание низкому) и трагического (подражание высокому, божественному). Это заставляет взглянуть на работу Тынянова “Гоголь и Достоевский (к теории пародии)” по-новому: Достоевский “выводит в мир” своего Фому не как насмешку над Гоголем, а как “кривое зеркало” прекрасного оригинала. Действительно, некоторые моменты из гоголевской “Переписки…”, например, пустое обещание писателя оставить потомкам “Прощальную повесть”, критикуются Достоевским, но нельзя отрицать, что многие нравственные тезисы, выдвинутые Гоголем в этих письмах, были идейно близки и автору “Села…”.

Современный исследователь повести А.Л. Ренанский видит в Н.В. Гоголе прямого прототипа для образа Опискина. Не секрет, что подавляющее большинство современников, включая и Достоевского, оценивали поздние произведения Гоголя как притязания писателя на роль Мессии, истолкователя божественной воли. Фома же определенно представляет собой тип так называемого “моралиста-спасителя”^[36]. Несмотря на видимую комичность образа, именно устами Опискина произносится один из самых идейно важных монологов в повести: “Я хочу любить человека…”, который напрямую соотносится с трагическим пафосом Гоголя в отрывке о светлом Воскресении в “Переписке…”. По мнению Ренанского, данный монолог, воспринимающийся в контексте повести Достоевского как актерство и дешевый фарс, имеет в себе глубокую подтекстовую составляющую, уходящую корнями как в прошлое (доктрина Тартюфа о человеке), так и в будущее (монолог Сатина о человеке из пьесы “На дне”). Таким образом, своей тирадой Фома затрагивает один из основных, можно сказать, архетипических пластов человеческого бытия, соответственно, прототипом для героя могла быть только личность высокодуховная, чьи мысли также были заполнены поиском христианского идеала, кто проповедовал свои идеи миру. Ренанский в качестве такой фигуры для второй половины 50-х гг. XIX-ого века выдвигает именно личность Н.В. Гоголя.

Разрабатывая свою семиотическую теорию карнавала, М.М. Бахтин применяет ее и к повести Достоевского, говоря о внешней карнавализации всего сюжета, в центре которого стоит “карнавальный король” — Фома Опискин. Развивая теорию пародии Тынянова, Бахтин находит в “Селе…” пародию не только на “Выбранные места…”, но и на уже упоминаемого нами “Тартюфа” Мольера. По Бахтину, пародирование Опискиным личности Гоголя подчеркнуто театрализованно и выбрано лишь постольку, поскольку сразу же считывалось современниками, “воспитанными” на творчестве автора “Мертвых душ”.

Однако наиболее близкой к истине нам видится теория о том, что Фома Опискин — образ собирательный. Эту точку зрения отстаивали такие исследователи, как В.Н. Захаров, (разрабатывающий теорию автопародии), А.В. Архипова, С.А. Кибальник (говоривший о повести, как о криптопародии).

Помимо анализа всех имеющихся теорий и самостоятельного сопоставления текстов “Села…” и “Переписки…”, мы исследовали вопрос о происхождении имени героя Достоевского, установив отдельно значения имени — Фома и фамилии — Опискин. При этом мы пользовались не только переводом с еврейского (ведь Фома — имя еврейского происхождения), но и сопоставлением Опискина с библейскими героями, персонажами русского фольклора. Найденное в имени значение “двойственности” как вполне оправдывает дуальную природу жанра пародии, так и как нельзя лучше подходит к изображаемому Достоевским характеру, который нельзя оценить однозначно. Вопрос возникновения отчества и фамилии героя прямо отсылает нас к стилистическим приемам Гоголя, таким, например, как тавтология и примем “маски”, о котором пишет Тынянов. Также на примере отдельных гоголевских произведений (“Мертвые души”, “Тяжба”, “Ревизор”) мы рассмотрели использование писателем комических недоразумений, возникающих вследствие разнообразных описок, и сделали вывод относительно возможного значения фамилии героя Достоевского.

Таким образом, мы пришли к выводу, что повесть Достоевского не исчерпывается лишь сатирическим памфлетом, предполагающим сатиру на конкретное узнаваемое лицо (в нашем случае, Н.В. Гоголя). Образ уходит намного глубже, к проблеме мнимого таланта, беспомощности, переходящей в тиранию. В данной ситуации под удар писателя попали многие его современники, Достоевский не пощадил даже себя самого.

Несомненно, нельзя отрицать и тыняновскую теорию о пародийности образа Фомы. Однако здесь встает другой вопрос: если Опискин — это только кривое зеркало прекрасного оригинала, то что под этим “прекрасным оригиналом” стоит понимать? Образ великого писателя или его идеи из “Выбранных мест”? После приведенных нами выше примеров, думается, что последнее. Вспоминаются слова Добролюбова о том, что пародия ни при каких обстоятельствах неспособна дискредитировать подлинные эстетические ценности: “Попробуйте перепародировать Гоголя в его “Мертвых душах”, “Ревизоре” и лучших повестях, — много ли успеха будете вы иметь? …А того же Гоголя в “Переписке” можно пародировать не только безнаказанно, но и с большим успехом”^[37]. Значит, правильнее будет сказать, что пародированию здесь подвергается искажение гоголевских идей в устах Фомы Опискина. Герой все-таки не Гоголь, а его эпигон, «приживальщик при великих идеях», паразитирующий на них, под маской «великого проповедника», преследующий откровенно корыстные цели. Должен ли писатель отвечать за то, как были восприняты и интерпретированы его идеи многочисленными лже-последователями, которых вобрал в свой образ Опискин?

Итак, образ Фомы Опискина пародирует лишь какие-то отдельные личные черты автора “Переписки” последних лет жизни, (например, мессианское учительство – фирменная черта личности Гоголя). Но не будем забывать, что “понятие пародийности шире понятия литературной пародии. Возможно пародийное описание исторических событий, людей <…> в сатирических или юмористических произведениях, которое само по себе не является пародией”^[38]. Поэтому, говоря об искажении идей “Выбранных мест из переписки с друзьями” в устах героя Достоевского, правомернее будет употребление термина “пародийное использование”. Данная разновидность пародии отличается, к примеру, от сатирической тем, что ее цель находится вне “пародируемого” произведения. Последнее, по сути, становится лишь материалом оформления пародии, служит ее узнаванию. К примеру, известное некрасовское “И скучно, и грустно, и некого в карты надуть” лишь формально использует стихотворение М.Ю. Лермонтова для создания комического эффекта, вовсе не имея целью спародировать классика. Пародийное использование можно сравнить с предупредительным знаком, который заставляет читателя увидеть хорошо ему известное в новой форме, тем самым привлекая его внимание к совсем иным вопросам и проблемам. “Село Степанчиково…” Достоевского пародийно использует намеренно “передернутые”, “исковерканные” идеи и мысли Н.В. Гоголя в “Выбранных местах…”, чтобы высмеять многочисленных лже-писателей, бездарных эпигонов того времени, собирательным образом которых явился Фома Фомич Опискин. Более того, можно сказать, что в повести Достоевский стремится к пародийному использованию и некоторых сюжетов, образов, созданных Гоголем. Например, отрывок изгнания Фомы из дома в грозу, где из-за опрокинувшейся телеги герой “в канаву упали-с” и “бок отшибли-с”, прекрасно соотносится с сюжетом из “Мертвых душ”, описывающим падение Чичикова с брички в грязь перед домом Коробочки. Если Гоголь, выставляя своего героя в такой комической ситуации, имеет целью доказать, что эта “пародия на человека” все же в итоге сможет стать настоящей ценной личностью, то Фома Достоевского лишен этой возможности. Мы видим, что в конце повести, пережив позор изгнания, Опискин не изменяется и только притворяется добродетельным. Автор “Села…” оказывается большим реалистом: он не верит в мгновенное преображение, возрождение падшего человека. В сопоставлении с гоголевской героем, Фома Фомич выступает, если можно так выразиться, пародией на пародию.

Помимо вышесказанного, Достоевский продолжает использовать определенные стилистические приемы Гоголя, что говорит о большом влиянии последнего на становление Федора Михайловича как писателя.