Задание по теме «Производственные возможности»

Задача:

Вариант выполнения 1

В аудиторско-консалтинговой компании работают: 10 Стажеров, 5 Консультантов, 5 Аудиторов, 1 Директор.

Известно, что Стажер в одиночку может провести аудиторский проект за 10 дней, а консалтинговых за это же время выполнит в три раза больше. Консультант выполняет аудиторский проект за 10 дней, но консалтинговый выполняет за 2,5 дня. Аудитор в одиночку и аудиторский, и консалтинговый проект выполнит за 5 дней. Директор аудиторский проект выполнит за 1,5 дня, а консалтинговый за 2 дня.

В компанию поступают заказы и на аудиторские, и на консалтинговые услуги, однако, директор дает распоряжение, что за следующий день должно быть выполнено максимальное количество и аудиторских, и консалтинговых проектов, при этом консалтинговых должно быть в два раза больше (при условии, что количество выполненных проектов может быть не целым).

Требуется построить КПВ компании и определить, сколько аудиторских и консалтинговых проектов можно выполнить за указанное время. Как работа должна быть распределена между работниками (кто, что и сколько должен делать)?

Вариант выполнения 2

Проанализируйте реализованный (реализуемый) какой-либо проект в вашей фирме (по развитию, по совершенствованию деятельности и т.п) с точки зрения концепции альтернативных издержек. Желательно оценить экономическую прибыль проекта с учетом всех неявных издержек (потерь, упущенных возможностей, неявных издержек).

Кейс «Сырьевая зависимость»^[1]

Термин «ресурсное проклятие» был придуман английским экономистом Ричардом Луги в начале 1990-х гг. для описания глобального феномена: беспрецедентного падения уровня жизни в странах — экспортерах нефти в 1970–1980-е гг. За два с лишним десятилетия, прошедших с момента введения нефтяного эмбарго в 1973 г., вызвавшего резкое повышение цен на нефть, до их рекордного падения в 1998 г., валовой внутренний продукт на душу населения в странах ОПЕК снижался на 1,3% в год, тогда как остальные развивающиеся страны росли больше чем на 2% в год.

Как может работать механизм, обрекающий богатые сырьем страны на отставание? Одно из самых очевидных объяснений — конфликт за ресурсы. Гражданские войны в Нигерии и Судане тому подтверждение. Не обязательно, чтобы это была нефть. Объяснение разумное, но не исчерпывающее: в последние десятилетия ни Саудовская Аравия, ни Венесуэла не были ареной вооруженной борьбы, а уровень жизни упал и там.

Другой канал влияния природных ресурсов на экономическое развитие, так называемая голландская болезнь, — вещь куда более сложная. Ее механизм можно описать с помощью простой модели. Экономика страны состоит из трех секторов: ресурсного, всех торгуемых на мировом рынке товаров, кроме сырья, таких, как электроника или автомобили, и неторгуемых товаров, например, услуг. Торгуемость товара не означает, что он экспортируется или импортируется, — речь о том, что он в принципе может участвовать в международной торговле и значит, его цена зависит от цен на зарубежные аналоги. Когда цена на продукцию ресурсного сектора повышается на сколько-нибудь продолжительный период, рост зарплат у сырьевиков ведет к перетоку рабочей силы из торгуемого сектора и росту зарплат во всей экономике. Из-за притока в страну долларов и последующего роста зарплат собственная валюта дорожает в реальном исчислении, увеличивая издержки производства и снижая конкурентоспособность продукции торгуемого сектора. На внутреннем рынке он проигрывает сектору услуг, цены на которые могут вырасти, так как услуги не конкурируют на мировых рынках. Ресурсный и неторгуемый секторы подавляют сектор торгуемых промышленных товаров.

Этот макроэкономический эффект называется «голландской болезнью», потому что впервые он был замечен в Нидерландах, где в конце 1950-х гг. были обнаружены крупные месторождения газа. С тех пор он не раз наблюдался и в других странах. В 1970–1980 гг. производство нефти выросло почти в семь раз в Норвегии, в 2,5 раза – в Голландии, почти вдвое – в Великобритании. Поскольку промышленный выпуск в целом стагнировал, видно, что рост производства в нефтяном секторе и в секторе неторгуемых товаров сопровождался падением почти на ту же величину доли добавленной стоимости, произведенной в промышленности. К стагнации в странах ОПЕК, впрочем, эту теорию применить непросто: там, кроме ресурсного сектора и неторгуемых товаров, зачастую ничего и нет. К 1998 г. в Саудовской Аравии 90% населения работало в госсекторе.

«Голландская болезнь» не обязательно связана с полезными ископаемыми. В конце 1970-х гг. Бразилию поразили заморозки, и ее конкуренты на рынке кофе получили неожиданный бонус. В Колумбии курс песо к доллару вырос почти в полтора раза, пострадали чуть ли не все остальные секторы экономики — кроме, конечно, госсектора, строительства и аренды жилья. В перерабатывающей промышленности, включая химию и металлургию, рост замедлился вдвое, а в легкой и вовсе наступил спад.

Но «голландская болезнь» – это не только изменение структуры экономики.

Почему Россия не Голландия?

Чем опасна «голландская болезнь»? На первый взгляд это всего лишь развитие одних секторов, более конкурентоспособных на мировом рынке за счет других. Однако, есть две проблемы. Первая состоит в том, что сектор услуг может расти очень быстро, но он не является сам по себе генератором роста: в нем не создаются технологии и знания, которые помогают развиваться другим секторам. Этот сектор не создает спрос на образование и научные разработки, поэтому экономика становится примитивной и ей тяжелее расти. Стагнация Нидерландов и замедление развития Норвегии в 1970-е тому пример. Вторая проблема — в том, что экономика становится гораздо более волатильной: и ресурсный сектор, и неторгуемый, живущий на спрос, генерируемый экспортерами сырья, целиком зависят от мировых цен на ресурс.

Болеет ли «голландкой» Россия? С 1999 г. реальный курс рубля к корзине основных мировых валют вырос на 90%, а сектор услуг и госсектор растут быстрее, чем экономика в целом. Проведенные в 2000-х исследования в ЦЭФИР не выявили главного симптома «голландской болезни»: производство в перерабатывающей промышленности по темпам роста не отставала от сектора услуг. Стагнации обрабатывающей промышленности в данных, покрывающих 2004 г., не обнаружено. В 2005-2006 гг., когда цены на нефть были выше, чем в 2004 г., что привело к снижению темпов прироста в добыче нефти и газа в данный период.

С другой стороны, доля нефтегазового сектора в экспорте выглядит устрашающе. В 2006 г. экспорт в целом составлял $300 млрд, из них на углеводороды приходилось почти две трети экспорта. Но вклад нефтегазового сектора в ВВП оказывается не особенно высоким: в пересчете на душу населения в 2006 г. Россия — экспорт углеводородов формировал около 19% от ВВП на душу населения (при расчете по обменному курсу), и порядка 11%, если рассчитывать подушевой ВВП по паритету покупательной способности. Эти цифры в абсолютном смысле не выглядят большими – население не может удовлетвориться такими доходами и вынуждено развивать другие секторы для того, чтобы достичь уровня доходов богатых стран.

Выученные уроки

Страна, богатая природными ресурсами, выигрывает в тот момент, когда цены на ресурс высоки, а когда они падают, наступает ухудшение. Вопрос в том, может ли что-то повлиять на динамику спадов и подъемов, помимо мировых цен. Надежных доказательств того, что страны, богатые природными ресурсами, растут медленнее, чем те, у которых их мало, увы, не существует. Однако, с другой стороны, как показывает опыт, большинство передовых технологически и по качеству жизни стран, относительно бедные природными ресурсами (Япония, Германия).

Другое дело, что «ресурсное проклятие» вполне можно организовать собственными руками. В конце 1970-х Мексика получила неожиданные сверхдоходы от нефти. Правительство начало наращивать государственный долг, рассчитывая, видимо, что цены на нефть не упадут никогда. Только в 1981 г. госдолг вырос в полтора раза, с $55 млрд до $80 млрд. В 1982 г. цены упали, пришлось объявлять дефолт, девальвировать песо и национализировать банки, после чего президент, закончив свой срок, вынужден был покинуть страну, а следующему пришлось проводить болезненные реформы.

Последствия шоковых изменений цен на ресурсы зависят от экономических институтов. Если они уже достаточно развиты, как в Норвегии или Голландии, дело ограничивается структурным перекосом и стагнацией, если нет (как в Нигерии), кончается крупным кризисом и спадом. Важное отличие заключается в том, что при развитых институтах права на доходы от экспорта нефти четко зафиксированы, а шальные сверхдоходы, как правило, аккумулируются в некоем стабилизационном фонде, либо вкладываются в необходимую инфраструктуру, чтобы изолировать экономику от колебаний, вызванных колебаниями цен на ресурсы. При плохих институтах, с другой стороны, нефтедоллары становятся досягаемой целью для всех влиятельных структур — крупного бизнеса, губернаторов, федерального правительства, криминала. Поэтому все эти структуры, вместо выполнения своих основных обязанностей, начинают охоту за этими средствами. В конечном итоге эти средства расходуются неэффективно либо попросту разворовываются, так что к ухудшению внешней конъюнктуры страна оказывается не готова. Однако, легко сказать, что в Норвегии хорошие институты, а в Нигерии – плохие. А в России или Венесуэле, находящихся в середине любого рейтинга институтов? Если речь идет об институтах, которые меняются десятилетиями, – системе права, традициях делового оборота и уровне доверия в бизнесе, то не очень понятно, как на них могут влиять быстро меняющиеся цены на сырье. Приходится смотреть на институты, которые меняются быстро.

Вопросы:

1. Как влияют природные ресурсы на экономику страны? Изобразите указанную проблему с помощью кривой производственных возможностей? В чем, в данном случае, заключается проблема экономического выбора общества?
2. Дайте определение альтернативных издержек?
3. Чем опасна «голландская болезнь»?
4. В кейсе анализируется углеводородный сектор российской экономики в начале 2000-х. Заболела ли Россия «голландской болезнью» с тех пор?
5. Правда ли, что сырьевая зависимость уничтожает экономические институты?